Все умерли, и я завела собаку

В одиночестве я пробыла недолго. На таком этапе жизни такого не бывает. Мужчина пригласил меня на ужин. Он был эрудированным и обаятельным. Когда я приехала в элегантный ресторан в Найтсбридже, меня уже ожидал бокал шампанского. Мы наслаждались первыми днями ухаживания, карабкались по первым ступенькам лестницы общей истории, проживали то, что становится частью жизненного полотна. Мы обменивались подарками на День святого Валентина – и обнаруживали, что купили друг другу одну и ту же книгу. Он со смехом рассказывал приятелям о том, как спросил у меня совета по поводу одежды и получил обескураживающий ответ: «Рубашка с короткими рукавами? Как-то похоже на водителя автобуса…»

События развивались быстро. Через два месяца после нашего знакомства он предложил мне поехать с ним на Мальдивы. Состояние мамы ухудшалось, и я решила обсудить с ней и с врачами, могу ли позволить себе уехать на неделю.

Теперь мама общалась преимущественно с помощью электронного планшета – то есть в письменном виде. «Конечно, поезжай, дорогая! – написала она. – Иначе я буду переживать. А на вилле найдется место для моего инвалидного кресла?»

Этот мужчина внес в мою жизнь теплую, надежную решительность. Он вместе со мной бывал в хосписе, оставлял в моей сумке энергетические батончики, чтобы мне было чем подкрепиться. Я чувствовала себя защищенной, когда он поддержал меня, когда после возвращения из отпуска я получила неприятное электронное письмо.

Мамина подруга считала, что я неправильно организовала медицинский уход за мамой, и осуждала мое поведение. Она писала о моем письме к маме, в конце которого я написала: «Надеюсь, ты чувствуешь себя нормально». Та женщина буквально накинулась на меня: «Нормально? Разве можно представить, что она чувствует себя „нормально“?!» Она осуждала меня за то, что я не уделяю маме достаточно внимания. «Очень нехорошо с твоей стороны, дорогая!» – закончила она свое письмо.

Я представила, какие разговоры велись за моей спиной: «Рэйчел была бы добрее. Она принимала бы правильные решения. А Эм бросила мать в хосписе, чтобы полететь на Мальдивы. Можете себе представить?! Какая эгоистичная стерва!» Я была плохой, испорченной, не способной любить дочерью.

И я отправилась к Сью.

– Я постоянно посещаю маму, – сказала я. – Я беседую с теми, кто ухаживает за ней. Я встречаюсь с докторами хосписа. Я вожу ее в туалет. Почему этого недостаточно?

– Почему вы автоматически считаете себя виноватой, Эмили? – спросила Сью.

– Потому я всегда знала, что я плохая. И как бы я ни старалась измениться, это так и останется.

– Вы изменились. Вы потеряли Рэйчел и с того времени строите собственную идентичность вне семейной истории. А перемены всегда беспокоят людей.

– Так трудно без Рэйч. Она всегда умела с этим справляться.

– Возможно, все это происходит именно потому, что Рэйчел здесь нет. Вам нужно три человека для сохранения этого треугольника – а не два. Возможно, подруга вашей матери теперь и исполняет третью роль между вами двумя.

Я задумалась над ее словами, над нашей жизнью: мы сформировали женский треугольник, а, по словам Сью, это часто приводит к распределению ролей. Жертва, преследователь и спаситель. Я поняла, что всегда исполняла роль преследователя. И через какое-то время мне стало легче принять эту роль, чем бороться с ней. Мой собственный ролик крутился параллельно с роликом Рэйч, периодически сливаясь с ним, и я начала жить, как человек из этой пленки. Именно этому человеку и отправила письмо мамина подруга. Не мне.

Впервые в жизни я решила вырваться из треугольника. Я не ответила на то письмо. Моя подруга Полли назвала мой поступок эквивалентом уведомления в групповом чате – «этот человек покинул группу». Мы больше не говорили о том письме, и драма угасла сама по себе – чтобы раздуть ее, понадобился бы мощный вентилятор. Через несколько дней я ехала в такси в хоспис, и тут по радио «Мэджик» зазвучала песня «When You Say Nothing At All». Я решила, что Ронан Китинг – истинный отец современной психологии.

28 февраля 2015 года

Маме оставалось недолго. Теперь она постоянно была на обезболивающих и не могла дышать без аппарата. Я сидела у ее постели в хосписе, смачивая губы влажной губкой, как когда-то делала это для Рэйч.

Пока она спала, я заглянула в ее блокнот – в нем она иногда писала что-то для меня и врачей. На нескольких страницах было размашисто написано: «Больше наркотиков!! Неужели они не могут УСКОРИТЬ??? Ведь есть же способы, дорогая…»

Она постоянно говорила мне о том, что хочет умереть.

– Неужели они просто не могут меня отключить? – проскрипела она с неким подобием смеха.

– Это решительный шаг, чтобы устроить себе мини-отпуск в Швейцарии, мам, – ответила я, и она улыбнулась.

Я согласилась подписать для нее заявление об отказе от реанимации. Я сказала, что понимаю ее желание и со мной все будет нормально.

– Спасибо, дорогая, – ответила мама. – Думаю, я уже готова к этому.