Все умерли, и я завела собаку

– У него инсульт. Они сделали ему укол морфина, но сказали, что кровоизлияние в мозг смертельно. Не знаю, как долго это продлится. Мне очень жаль.

С этими словами Грегори обнял меня.

По печальному опыту общения с умирающими я уже поняла, что папа находится там, откуда вряд ли вернется. Он был каким-то помятым и небритым. Седая щетина на подбородке явно говорила, что он махнул на себя рукой, и от этого мне стало больно. Я представила его в маленьком кафе, где жизнь его подошла к завершению. Наверное, у него были газета, чашка кофе, пирожное… И он цитировал Шекспира удивленным официанткам, все еще представляя себя знаменитым интеллектуалом, поражающим зрителей в телевизионной студии своим красноречием.

Когда мы были детьми, он часто читал нам сонет Шелли «Озимандия». Нам нравилось причудливое название, а не глубокая идея об эфемерности величия. Папа часто цитировал этот сонет, когда мы проезжали мимо руин или обветшалого здания: «Взгляните на мои великие деянья, Владыки всех времен, всех стран и всех морей! Кругом нет ничего… Глубокое молчанье… Пустыня мертвая… И небеса над ней…». Мне вспомнилась наша детская игра, когда я думала об этом некогда блестящем разуме, лишенном сейчас всех его сил и исчезающем в пустоте. Но я напомнила себе, что не имею права быть сентиментальной в его последние часы. Это было бы так же абсурдно, как если бы женщина, выбрасывающая дохлого кота в мусорный бак, положила вместе с ним еще и цветы.

Следующие двадцать четыре часа я провела в печально знакомой обстановке отделения интенсивной терапии: приглушенные голоса сестер, миска с влажной губкой, долгая ночь. Поток людей. Пришедших проститься. Джоан Бейквелл, сохранившая верность до последнего дня. Под конец пришла Анита, которая подписала смертный приговор браку моих родителей. Ее дорогая одежда и изысканный вид в очередной раз показали, какая пропасть пролегла между его прежним миром и жалким существованием, которое он влачил в конце жизни. Анита вела себя очень чутко. Я узнала, что недавно она купила ему телевизор и долгие годы присматривала за ним.

Пожалуй, нам всем было проще обвинить ее, чем задуматься об истинном положении дел: мой отец просто никогда не хотел иметь дом и семью. Коварная соблазнительница моего детства оказалась достойной женщиной, которая пришла отдать последнюю дань уважения.

Настал вечер. Я постоянно подносила губку к его губам, обтирала его лицо и гладила брови, точно так же, как с Рэйч и мамой. Я вспоминала слова своего университетского бойфренда, которые навсегда врезались мне в память: «Я могу играть в футбол, а Рич может починить машину и еще много всякого. А что можешь делать ты, Эм? Что ты можешь делать ПО-НАСТОЯЩЕМУ?» Я ответила бы ему сегодня, двадцать пять лет спустя. Я, наконец-то, поняла, что я могу делать. Я оказалась первоклассным специалистам по последним минутам жизни.

– Эй, папа, у тебя пересох рот, – сказала я, выжимая губку на его губы.

И тут его глаза открылись. Он смотрел на меня всего несколько секунд. Казалось, он изумлен, даже поражен. Но в его взгляде было еще что-то. Облегчение. «Ты пришла», – сказали мне его глаза.

Наш последний разговор так никогда и не состоялся. Мы не смогли примириться и вновь навести сожженные мосты, которые нас разделили. И я не могла притворяться, что этот момент полностью похоронил прошлое. Но он был значительным – пожалуй, более значительным, чем любая длинная и самая содержательная беседа.

Было три часа ночи. Мрачную тишину нарушало низкое гудение каких-то аппаратов. Я съежилась в кресле рядом с папиной кроватью и закуталась в шарф. Больше всего мне хотелось, чтобы рядом было теплое плечо, к которому можно было бы прислониться. Чтобы кто-то пришел и взял все в свои руки.

Мой отец умирал, поэтому я сидела рядом. Чувство долга заставляло меня быть здесь, пока все не кончится. Но мне так хотелось спать. Я спросила у сестры, могу ли на несколько часов съездить домой. Мне нужно было ее разрешение, чтобы я не чувствовала себя дочерью, бросившей отца в смерти так же, как и в жизни.

– Вы так измучены! На вас лица нет! Поезжайте, поспите и возвращайтесь утром! – сказала она.

Разрешение было получено. Я села в такси и поехала из больницы домой под знакомые звуки радио «Мэджик».

* * *

На следующее утро я уже ехала в больницу, когда мне пришло сообщение от подруги отца. «Папа умер утром. Он будет в палате до вашего приезда. Если мы не встретимся, свяжитесь со мной срочно – есть документы, которые вам понадобятся».

Я в последний раз смотрела на папино лицо. Белые кустистые брови, элегантно замершие губы, пробор сбился направо – звезда телевидения 70-х годов.

– Мне жаль, что мы так и не помирились. Но я любила тебя. Передай привет маме и Рэйчел, – прошептала я.