Все ураганы в лицо

Они организовали коммуну и кассу взаимопомощи при ней. Средства, продукты, добытые тем или иным путем, делились поровну. Петров полулегально занимался врачебной практикой, буряты давали ему масло, молоко, мясо. Все это шло в общую столовую. Фрунзе написал «Устав Манзурской колонии ссыльных». Он мог зарабатывать как перворазрядный столяр. Нашлись еще два ссыльных, которые вызвались помогать. Не было только инструментов. Собрали деньги на инструменты. Но где купить?

— Я поеду в Иркутск и куплю все необходимое, — заявил Фрунзе.

До Иркутска почти двести верст. Попробуй прошмыгнуть туда и обратно не замеченным полицией! А если задержат — верная каторга, сочтут беглым. И ничего не докажешь, так как за Фрунзе особый досмотр. Если даже очень торопиться, то все равно можно обернуться не меньше чем за пять дней. А если урядник и исправник спохватятся?

Придумали массовый выезд на охоту, в котором якобы примет участие и Фрунзе. Урядник поверил.

И пока ссыльные гонялись за дикими козами, Фрунзе в тряском тарантасе мчался в Иркутск.

Большой провинциальный город, столица Сибири. Это вам не Шуя. Можно затеряться, скрываться от полиции годами. Железнодорожная станция. Поезда, уходящие на запад. Полная свобода… Мало ли тут золотопромышленников, беспаспортных бродяг, стремящихся в обход полиции попасть на прииски, грузчиков, торгового люда, служащих горного управления?..

В горном управлении он нашел нужного человека, передал письмо Жиделева.

— На паспорта всегда можете рассчитывать, товарищи, — сказал инженер. — Есть несколько «железок».

Фрунзе знал, что «железными», или «железками», назывались искусно сделанные копии чужих паспортов или же просто чужие паспорта. Инженер объяснил также, что выбраться на запад очень трудно: жандармы тщательно проверяют документы в поездах. Потому-то лучше всего иметь на руках «железный» паспорт и подлинный документ из какого-нибудь официального учреждения. Инженер предлагал Фрунзе остаться в Иркутске, обещал подыскать работу, но он не согласился. Он не мог оставить товарищей на зиму глядя.

Закупив инструменты, он заторопился в Манзурку. И тут понял, что за ним следят. Ведь у него за долгие годы подпольной работы выработалось особое чутье на шпиков. Он нарочно направился на вокзал, агент шел за ним почти в открытую. На привокзальной площади стояли кареты, крестьянские подводы, брички. Здесь Фрунзе затерялся в толпе.

Через полчаса привокзальная площадь была оцеплена. На перрон пропускали после проверки документов. Подошел пассажирский. У дверей каждого вагона поставили полицейского.

Подполковник Карпов топал ногами.

— Это он, он, Фрунзе! Задумал удрать…

Облава длилась два дня. Сделали запрос в Манзурку. Каково же было изумление Карпова, когда он узнал, что Фрунзе в Манзурке и никуда не отлучался.

Подпольная коммуна процветала. Через петербургских и московских большевиков Фрунзе установил связь с Красным Крестом. В Манзурку стали приходить значительные суммы. Отсюда они переправлялись не только в села Верхоленского уезда, но и в другие уезды, где, по имевшимся сведениям, ссыльные голодали. Давала доход и столярная мастерская. Фрунзе мастерил табуретки, лавки, столы, ремонтировал ульи. Организовал оркестр, хоровой и драматический кружки, библиотеку.

Под видом охоты он теперь часто выезжал в Качуг и в другие села Прибайкалья. Он старался сплотить большевиков, уберечь колеблющихся от шовинистического военного угара.

Война была главным событием, мировой трагедией. Она захватывала все новые и новые страны. Тридцать три государства. Полтора миллиарда человек. Воюет весь земной шар. Сперва дрались восемь миллионов человек. Потом их стало двадцать миллионов, тридцать, сорок, пятьдесят, шестьдесят… Сколько еще будет поставлено под ружье?

Он сделался руководителем военного кружка. Все получилось как бы само собой: сперва рассказывал о ходе войны, комментировал сводки и газетные статьи, ставил прогнозы. Прогнозы, как правило, сбывались. Тогда он начал читать тщательно подготовленные лекции по истории военного искусства. И сама собой возникла «военная академия». Лектора стали в шутку называть «наш генерал».

Он больше не удивлялся тому, что легко читает великую книгу войны. Может быть, здесь, в заметенной сугробами сибирской избе, он впервые почувствовал, в чем его призвание. Не было больше местного, иркутского времени. Все измерялось тем, что творится на далеких фронтах, на реках Ангерапп, Бобр, в Карпатах. Теперь русский фронт сделался главным, и к нему было приковано внимание всего человечества.

Спокойно и вдумчиво анализировал он сложившуюся обстановку — ведь у него времени на это было во много раз больше, чем у штабных генералов. Он видел то, чего они не видели, ибо смотрел на все не в упор, а с дистанции. А кроме того, он обладал своеобразным даром обобщения, какого не было ни у одного из тех генералов.

Он пришел к выводу, что основной формой маневра обеих сторон были пресловутые «Канны» и что ни одной из армий так и не удалось осуществить их. Да, пожалуй, и не удастся.