Фрунзе думает об обстоятельствах своей жизни, о новых людях, которые встречаются на каждом шагу. Взять хотя бы отношения с военспецами. Встретили прохладно. Перешептывались: «Союз коня и всадника» — намек на крепкий союз Фрунзе и Новицкого; дескать, как всегда, тащить воз будет военспец, а командующему остается лишь подписывать приказы… А он учился командовать и делал это в открытую, не стеснялся обращаться к военспецам по, казалось бы, самым элементарным вопросам: соотношение сил, форма маневра, планирование сроков. Не «всадником», а учеником считал он себя. Но после беседы с ним военспецы выходили из его кабинета несколько смущенными: «ученик» вовсе не был школяром, мыслил широко, а главное, грамотно в военном отношении, и не на все его вопросы военспецы могли дать ответ. Каждый из этих людей после встреч с Фрунзе начинал испытывать радостное возбуждение: так бывает, когда сталкиваешься с новым видом мышления, которое, как это угадывалось, принадлежит не одному человеку, Фрунзе, а всему новому человечеству, выразителями которого в данный момент являются такие, как Фрунзе. Он учился, учился. И постепенно они прониклись к нему глубоким уважением, ибо все, что он узнавал от них, было не самоцелью, а лишь недостающим звеном, необходимым инструментом, базой для самостоятельных обобщений и выводов. Они подчинились, стали прислушиваться к каждому его слову. А он с виноватой улыбкой говорил Новицкому:
— Замучил я вас, Федор Федорович. О таких, как вы, киргизы говорят: и большим пальцем лечит, и указательным исцеляет. И еще: сильными руками можно победить одного, сильным умом побеждают вражеские полки… Спать, спать!..
Среди забот и беспрестанных треволнений он не утратил способность философски мыслить. Советская власть держится вот уже год и четыре месяца. Она живет и существует во вражеском кольце. На востоке — Колчак с армиями Белова, Ханжина, Каппеля, Гайды; на юге — Деникин; на западе — панская Польша; на северо-западе — Юденич; на севере — Миллер, англо-американские, французские и белофинские интервенты. Интервенты на Каспийском море, на Черном, на Белом. И вся Красная Россия — географический пятачок. И все-таки держится! Будет держаться… Никому и в голову не приходит, что могут вернуться старые порядки. Уже сложился своеобразный быт Красной Республики. «Красная губерния» живет советской жизнью. Недавно пришла телеграмма от делегатов Иваново-Вознесенского губернского съезда Советов: «Высказываем надежду вновь увидеть вас в первых рядах строителей и руководителей «Красной губернии». Почти каждый день Михаил Васильевич получает письма от рабочих, от Жиделева, от председателя губисполкома Любимова, который просится на фронт, но его не отпускают, от Зайцева, от ветерана революционного движения Ольги Афанасьевны Варенцовой, которая сейчас секретарь Иваново-Вознесенского губкома партии. На фабриках с хлопком по-прежнему плохо. Когда пойдете на Туркестан?..
О походе в Туркестан мечтает и Михаил Васильевич. Там создана своя Красная Армия. Но она тоже в кольце. Оттуда прорвалось несколько полков. Из них Михаил Васильевич предложил создать Туркестанскую армию. Совсем недавно эту армию подчинили ему, он стал командующим Южной группой. Эта группа должна закончить ликвидацию белоказачьей армии, очистить полностью Уральскую и Оренбургскую области и двинуться на Туркестан.
Фрунзе очень часто думал о своей матери, Мавре Ефимовне, которая находится там, в Туркестане. Там и сестры. Бедная, бедная мама… С тех пор как пятнадцать лет назад он уехал из Верного в Петербург, они так и не виделись. Тогда было всего девятнадцать, а сейчас — тридцать четыре! Старик. Седые волосы появились… Не виделись, не встречались… Уж очень было спрессовано время. Три революции, тюрьма, каторга, ссылка, побег, фронт — и ни одной минуты передышки. Все пятнадцать лет в каком-то дьявольском колесе…
Прости, мама. Прости сыну. Жизнь была слишком жестокой… Но сколько бы ни прошло лет, у каждого только одна мать, и это всегда несешь в себе, где бы ты ни был, в кандалах или под свинцовым дождем.
Он отправил в Туркестанский Центральный исполнительный комитет радиограмму: