Все-все-все и Мураками

Внезапно острая боль пронзила его, и он содрогнулся. «Пойду. Мне туда». Он передвигался довольно быстро. Как-то скачками с легкими частыми зависаниями. «По полю, как заяц», — подумал он, и эта мысль оттуда, из жизни, удивила его. «Заяц серый, куда бегал, в лес дубовый, лыко драл, под колоду, Родион, выйди вон. В лес, мне надо выйти вон». Он очень быстро миновал поле и оказался на опушке леса. Турбас остановился и опять что-то необычное, совсем-совсем забытое нахлынуло на него. Запах. Весна в лесу.

В лесу, внизу,
Где сучья и гнилые палки,
Росу-слезу
Ронял цветочек жалкий.
Спасу, свезу
Его моей фиалке.
Нет, маргаритки мне милее цвет,
Прекраснее ее на белом свете нет…

Турбас побежал в лес. Уже пробивалась молодая зеленая трава, хотя кое-где оставался еще ноздрястый черный снег. Стволы сосен стояли мокро-коричневыми. Он поскакал между сосновых веток, в зыбкую вглубь. Что-то тянуло его. Лес потихоньку начал редеть, и Турбас оказался на небольшой поляне. Вся она была освещена каким-то особенным светом, льющимся с самого низу.

Турбас сразу увидел источник этого света. Под большой елью что-то излучало ярко-голубое свечение…

Раздался звонок в дверь. Я быстро сунула рукопись в ящик кухонного стола. Сама не знаю, почему. Это ведь не моя вещь. Я могла отдать ее Анжелке, чтобы она, в свою очередь, передала ее Витьке… Почему-то мне не хотелось расставаться пока с этой рукописью.

Анжелка и Мураками были какие-то взбудораженные.

Анжелка поставила на стол тортик.

— Это к чаю. Как ты?

— Откуда вы?

Мураками увидел лежащего на стуле Кусти. Начал его гладить, тем самым давая нам понять, что можно не переводить. Очень деликатно.

— Его зовут Кустикоff, можешь взять на руки, если хочешь, — проговорила я. И, обращаясь к Анжелке: — Этот Гюнтер оказался аферистом, он украл мои работы.

— Как?

— Вот так, вчера. Запудрил мне мозги, сама с ним даже ходила в министерство и оформила все на вывоз. Наобещал мне с три короба: выставка-фигистовка, поедем в Кельн, Митьку возьмем, все такое. Я уши развесила — так сладко пел. Я сегодня никакая, но это и коню понятно, что так дела не делаются. Вон, ребенок, и то все сразу понял, а я, курица безмозглая, расчувствовалась.

— Ты можешь хоть какие-нибудь концы найти?

— Телефона его нет, ничего не знаю.

— А у девчонок?

— Попробую, но не факт, они сами его плохо знают, сейчас надо в себя прийти, собраться, у меня шок просто.

— Хочешь, я позвоню?

— Не надо… Что там нового у вас? Вы откуда? Что в сумке такое тяжелое?

— Топор, фомка и фонарь.

— Вы что, старуху-процентщицу собираетесь убивать? Надо было вместе с Полюшком в Питер тогда ехать, по местам Федора Михайловича и все такое. Он как раз сейчас отъехал туда.

— Откуда ты знаешь?

— Заходил ко мне.

— ???

— Потом. Расскажите, что у вас? (По-английски.)

Мураками положил Кусти обратно на стул.

— Мы с Анжелой были в ночном клубе.

— Анжелка мне в двух словах рассказывала. И как?

— Это странное место, там много странностей.

— Могу себе представить.

— Нет, я не в том смысле.

— Не понимаю?

— Туда пришли две очень странных странности.

— Вы не пострадали, там что-то случилось?

— Случилось, но мы не пострадали. Напротив, мы очень заинтригованы.

— Чем?

Мураками сделал глоток чаю и начал: