Всё, всегда, везде. Как мы стали постмодернистами

В результате большую часть населения Кремниевой долины можно рассматривать как секту, поклоняющуюся нерелигиозной теологии бизнес-свободы, согласно которой начальникам нет необходимости осуществлять авторитарный контроль за работниками, поскольку они искренне разделяют ценности своих боссов и сами мечтают стать визионерами. А поскольку менеджмент получал поощрение в форме опционов на акции своих компаний, он был заинтересован в минимизации затрат, так что рабочее время этих сотрудников — потенциальных будущих визионеров — увеличивалось, нагрузка возрастала, а это означало, что их реальная заработная плата падала. Опционы на акции не окупятся сами по себе; отсюда и перенос производства из Купертино в Чэнду, и эксплуатация китайских рабочих, даже несмотря на то, что руководители Новой экономики позиционировали себя как антиэлитаристы. Мы прошли сквозь зеркало, и всё стало наоборот. Теперь сам капитализм стал революционным.

Чтобы понять этот парадокс, стоит ознакомиться с одной из самых глубоких попыток анализа функционирования бизнеса в постмодернистскую, неолиберальную эпоху: с книгой Новый дух капитализма французских социологов Люка Болтански и Эв Кьяпелло, опубликованной в 1999 году. Убедительное предположение Болтански и Кьяпелло состоит в том, что капитализм черпает жизненную энергию из тех самых подрывных сил, которые нацелены на его уничтожение. Подобный анализ может объяснить, почему Стив Джобс в долгу перед такой контркультурной фигурой движения хиппи, как Стюарт Брэнд: без жизненной силы, извлеченной из контркультуры, новый капитализм не мог бы похвастаться таким отменным здоровьем.

Болтански и Кьяпелло рассматривают капитализм как вирус, которому было бы абсурдно приписывать моральные качества. Они описывают его как систему, которая движима «безграничной потребностью накопления капитала и использует для этого формально мирные средства»[540]. Для них капитализм является и всегда был абсурдной и аморальной в своей основе системой. При капитализме, писали они, «наемные работники <…> лишились права собственности на результат своего труда и не имеют возможности вести трудовую деятельность вне системы подчинения. Что касается самих капиталистов, то они включены в бесконечный и не знающий насыщения процесс, совершенно абстрактный и оторванный от нужд потребления, пусть даже речь идет о предметах роскоши»[541]. И наемных работников, и капиталистов необходимо убедить взять на себя утомительную роль в этой системе, добровольно войти в то, что социолог Макс Вебер назвал железной клеткой капитализма. Итак, что необходимо, так это оправдание этой системы — или того, что они называют «духом капитализма».

Они предполагают, что существовало три духа капитализма, каждый из которых требовался для поддержания его существования в соответствующую эпоху. Первым духом капитализма был тот, который Вебер описал в девятнадцатом веке и героем которого был буржуазный предприниматель, горящий прометеевским огнем, который рисковал, спекулировал и вводил новшества на работе, но дома отличался своей решимостью экономить, личной скупостью и строгой привязанностью к семье. В книге Протестантская этика и дух капитализма Вебер утверждал, что ценности упорного труда и прогресса считаются наделенными моральным и духовным значением, а отказ тратить деньги впустую означает, что значительная часть доходов капиталиста может быть реинвестирована в зарождающиеся предприятия.

Второй дух капитализма, как утверждают Болтански и Кьяпелло, существовал примерно с 1930 по 1960 год. Вместо героя-предпринимателя девятнадцатого века на этом этапе героем был директор крупной централизованной бюрократической корпорации. Во Франции, в частности, дух, поддерживавший капитализм в то время, включал в себя долгосрочное планирование и рациональную организацию, жесткую карьерную иерархию с понятной системой продвижения, самореализацию, подкрепленную уверенностью в гарантии рабочего места, и общую заинтересованность в удовлетворении желаний потребителей и преодолении нехватки товаров.

Но les evenements во Франции в 1968 году совершили обряд экзорцизма, изгнав этот второй дух капитализма. Во Франции в те годы два фронта критики капитализма — художественный, возглавляемый антибуржуазными философами, кинематографистами и другими подрывными фигурами культуры; и социальный, представленный профсоюзами, — объединились в массовом восстании против режима де Голля, который, как утверждали протестующие, удерживал деспотическую капиталистическую систему от краха. Студенческие восстания в Париже вызвали крупнейшую всеобщую забастовку в мировой истории. На мгновение капитализм выглядел так, как будто его взяли в клещи.