Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв

— Здесь, бывало, жили богатые, — заметил Эд Гроб.

— Все еще живут, — сказал Могильщик. — Только сменили цвет. Богатые цветные обычно живут в местах, брошенных богатыми белыми.

Они прошли через узкий, отделанный дубовыми панелями подъезд с грязными настенными лампами и остановились у старого разболтанного лифта.

Очень старый цветной человек с длинными курчавыми серыми волосами и пергаментной кожей, одетый в старую разномастную ливрею, поднялся им навстречу с подбитого ватой стула.

— Какой этаж, джентльмены?

— Верхний, — сказал Эд Гроб.

Старик отдернул одетую в белую хлопчатобумажную перчатку руку от рычага лифта так поспешно, словно рычаг вдруг накалился докрасна.

— Мистера Холмса нет дома, — сказал он.

— Миссис Холмс дома, — сказал Эд Гроб. — Нам назначена встреча.

Старик покачал головой, похожей на шар из хлопка:

— Она мне об этом не сказала.

— Она не говорит тебе обо всей, что она делает, дедушка, — сказал Эд Гроб.

Могильщик вытащил из внутреннего кармана мягкий кожаный бумажник и показал старику свой полицейский значок.

— Мы люди, — сказал он.

Старик упрямо покачал головой:

— Это не имеет значения для мистера Холмса. Он Человек.

— Хорошо, — пошел на уступку Эд Гроб. — Ты поднимешь нас наверх. Если миссис Холмс не примет нас, ты спустишь нас вниз. О’кей?

— Это джентльменское соглашение, — сказал старик.

Когда древний лифт тронулся наверх, Могильщик рыгнул.

— Из-за этого нас могут и выгнать, — заметил Эд Гроб. — Джентльмены не рыгают.

— Джентльмены не едят свиных ушей с тушеной капустой, — возразил Могильщик. — И не знают, что они теряют.

Старик сделал вид, что не слышал этого.

Каспер один занимал весь последний этаж. Первоначально здесь располагались две квартиры, одна напротив другой с дверьми, выходящими на маленькую площадку для лифта. Но теперь одна из дверей была заложена и заштукатурена, так что осталась лишь одна — слева, покрытая красным лаком, с маленькой латунной дощечкой на верхней панели, гласящей: Каспер Холмс.

— Может, просто следовало написать: Иисус Христос, — сказал Могильщик.

— Будь повежливее с этой леди, Диггер, — предостерег Эд Гроб, нажимая на кнопку звонка.

— А разве я не всегда такой? — сказал Могильщик.

Темнокожий молодой человек в белой куртке без единого пятнышка открыл дверь. Она отворилась так бесшумно, что Могильщик заморгал. У молодого человека были блестящие черные локоны, которые казались словно вырезанными из каменного угля, бархатистый, слегка сальный лоб, темно-коричневые глаза с белками, напоминающими мутную воду, и взглядом, полностью лишенным всякого смысла. Его плоский нос лежал между узких щек, перерезанных тонкогубым ртом ужасающей ширины. Рот был полон белых частых зубов.

— Мистер Джонс и мистер Джонсон? — осведомился он.

— Словно вам не известно, — сказал Могильщик.

— Пожалуйста, пройдите сюда, господа. Прямо, — и он ввел их из прихожей в переднюю комнату.

Сам он не пошел дальше дверей и тут же удалился.

Это была большая комната с окнами, выходящими на Централ-парк. Вдали, над вершинами деревьев сквозь мрачный туман виднелись верхушки Рокфеллер-центра и Эмпайр-стейт-билдинг. Это напомнило Эду Гробу комнату отдыха в Городском клубе.

Могильщик поднимал повыше ноги, чтобы не приминать густого ворса восточных ковров, устилавших пол, а глаза Эда Гроба осторожно осматривали комнату в поисках места, где можно было бы присесть.

Когда они вошли, на проигрывателе стояла пластинка с классическим джазом, и Луи Армстронг пел свою старую вещь под названием «Там, где цыплята сидят на насесте не так высоко».

— Я и моя старуха, бывало, танцевали под эту мелодию в «Савойе» до того, как они прикрыли это дело, — сказал Могильщик и начал плавно скользить по ковру.

Он был все еще в пальто и шляпе, но полностью забывшись, принялся выделывать все па и шаги старого джиттербага, быстрого танца. Его вспухшие, перекошенные губы посылали в душистый воздух поцелуи, а полы его пальто развевались в поднятом им самим ветерке.

Эд Гроб стоял возле стула в стиле Людовика XIV и почесывал ребра.

— Диггер, ты душка, — сказал он. — Для таких па, какие ты выделываешь, надо и одеться соответственно. Пиджак «зут»[4], туфли…

— Разве я этого не знаю, — сказал Могильщик, вздыхая.

Миссис Холмс вплыла в комнату из дверей, ведущих и глубину квартиры, как танцовщица в стриптизе, выходящая на сцену. Она остановилась’ в дверях с открытым от изумления ртом и руками, упертыми в бедра.

— Если вам захотелось танцевать, идите в бальный зал Терезы, — сказала она холодным звучным контральто. — Там сегодня днем танцуют.

Могильщик застыл с ногой, поднятой в воздух, а Эд Гроб рассмеялся: «Ха-ха-ха».

Оба разом повернулись и уставились на миссис Холмс.

Она представляла собой тип красоты, ставший популярным в тридцатые годы после мюзикла под названием «Темнокожие модели». Была она, скорее, невысокой и пухленькой, с задом, напоминающим грушу, и стройными ногами. У нее были короткие волнистые волосы, сердцевидный овал лица и выразительные коричневые глаза с длинными ресницами; ее рот напоминал красную гвоздику.