Все женщины – химеры

Но из-за этого сунувшего нос не в свои дела Рундельштотта сперва закинуло в чужой мир, а потом заставило жить совсем иначе, чем я привык, что напрягает мою свободолюбивую и даже вольнолюбивую натуру, что не желает ни трудиться, ни чем-то править и тем более не жаждет кого-то спасать.

Хорошо, как только верну его в ту чертову башню, скажу Картеру и Форнсайну, чтобы стерегли его лучше, а сам постараюсь забыть о том кошмаре…

А здесь, к счастью, моим случаем, имею в виду историю с алмазом в брошке, заинтересовались сперва простые бандиты, потом какие-то частные структуры, а властям пока нет никакого дела.

Полицию больше интересует, кто стрелял у меня дома и зачем стрелял, а ОМОНу любопытно только, как это я всех замочил, а если не я, то кто? Но ОМОН – тоже полиция, с ними проще, они все действуют, как говорится, в рамках правового поля, а вот частные корпорации, что практически все вышли из наиболее успешных бандитов, а также из тех омоновцев, что умеют перешагивать через правила… да, они могут стать проблемой, но я с пугающим чувством уверенности считаю, что как-то справлюсь. Здесь все мыслят рационально, и если бы даже кто-то увидел, как в моей руке исчезает пистолет, то счел бы, что почудилось.

Главное, нигде не засветиться. К счастью, пока что действовал при отключенном наблюдении, хоть у себя дома, хоть там на складе или в особняке магната.

Мариэтта покосилась на меня несколько удивленно.

– Что с тобой?

Я переспросил обеспокоенно:

– А что не так? У меня слюни текут?

– Как раз не текут, – ответила она. – У тебя совсем другое лицо. О чем думаешь?

Я пожал плечами.

– Ни о чем. Я же современный человек, за нас думают партия, правительство и олигархи.

– Да? – спросила она с сожалением. – Извини…

– А что?

– Да так, – ответила она, наблюдая за дорогой. – Показалось.

– Что показалось?

– Ты показался, – ответила она. – Но сразу спрятался. Только краешек и успела увидеть.

– И что… понравилось?

– Не рассмотрела, – ответила она независимо. – Высунься еще, хорошо?

– А не вдаришь?

– Не в этот раз.

– Я высунутый не понравлюсь, – объяснил я. – Человек должен быть засунутым все время. Иначе он не человек, а Митрофанушка, что требует признания таким, какой он есть, такая вот неповторимая демократическая цаца. Чем глубже человек засунут, тем он интеллигентнее, корректнее и толерантнее.

Она воззрилась на меня в изумлении.

– Ты чего мелешь?

– Преподаю азы культуры, – сообщил я великодушно. – Полиция у нас должна быть в меру культурной. Не совсем уж, иначе какая она тогда полиция, но в меру, в меру… Для полиции.

Браслет на запястье дернулся, я опустил на него взгляд, Мариэтта тоже покосилась в ту сторону.

– Звонок? Можешь на лобовое стекло. Если, конечно, не личные постыдные тайны.

– Ой, – сказал я заинтересованно, – а какие еще есть постыдные?

– Даже и не знаю, – отрезала она. – Я девушка скромная и порядочная. Предполагаю только, что все еще находят или придумывают что-то постыдное, а ты, конечно, тут как тут. Вернее, там как тут.

– Клевета, – отрезал я с достоинством. – Для партии, правительства и всяких органов всегда открыт!

По движению кисти на лобовом стекле появилась шикарно окрашенная гостиная Бориса, а сам он сунулся довольной мордой к объективу, закрывая весь вид.

Я видел, как бросил взгляд на Мариэтту, но она в полицейской форме, а еще видно, что не косплей, так что вроде бы и не женщина.

– Женька, – сказал он жарко, – у меня завтра вечеринка!.. Придешь?

– Занят, – ответил я.

– Да брось, – сказал он с жаром и уже не обращая внимания на Мариэтту вовсе. – У нас будет весело. Приходи!.. А то перекос, на две девчонки больше.

– Ну и что, – сказал я, – если вас будет много, – все позабавятся в меру своей испорченности и раскрепощенности.

– Знаю, – ответил он, – но я, как хозяин, хочу учесть и нюансы… Приходи! Обе вполне вдувабельные.

– Не, – ответил я, – извини, у меня тут срочный звонок…

Я отрубил связь, Мариэтта ядовито усмехнулась.

– Двое лишних вдувабельных, надо идти.

– Зачем мне коржики, когда рядом пирожок?

– А вдруг и там сладкие пирожки?

– Тогда здесь тортик, – заявил я. – Ты все еще мой психологический портрет дорисовываешь? Брось, я хочу остаться загадкой. Таинственным незнакомцем из ночи.

– А вот наше полицейское управление не хочет, – пояснила она. – У нас все тайны должны быть раскрыты.

– Не дамся, – заверил я. – Ты ведь только из-за этого меня в постели мнешь и тискаешь? Вот и буду держаться как можно дольше.

Она проворчала довольным голосом:

– Оказывается, ты способен и на оригинальные комплименты…

Я вспомнил одну из жарких дискуссий трансгуманистов, где Данила объяснял всю эту терпимость к геям, педофилам и зоофилам, к самым разным перверсиям именно стратегией победного шествия к сингулярности. Дескать, нужно чем угодно занять этих придурков, лишь бы хоть как-то работали и не воевали. Нужно выиграть еще хотя бы два десятка лет без катаклизмов, и мир станет таким, что войны и катаклизмы станут невозможны, а мы все придем к сингулярности и постчеловечеству.

Мариэтта буркнула:

– Ну вот, харя снова другая. Ничего, скоро мы и мысли научимся записывать!