Всеблагое электричество

— Ожоги получены два года назад во время пожара в отделении «Готлиб Бакхарт», которым вы тогда заведовали. Это один из ваших пациентов.

— Но его лицо полностью обезображено! — возразил профессор, бросая карточку перед собой.

Я постучал по ней пальцем.

— Шрамы. Порезы нанесены до пожара. Вы не могли их не видеть.

— Представляете, сколько у меня было пациентов? Я просто физически не мог следить за ними всеми!

— Даже за теми, кто содержался в карцере?

Профессор Берлигер остро глянул на меня и поджал губы.

— В карцере? Пожалуй, что-то такое припоминаю, — произнес он, потом спросил: — Зачем вы разыскиваете его?

— Мне за это платят.

— И все же?

— Какие-то личные противоречия с моим нанимателем. Это частное дело.

Берлигер отодвинул от себя фотоснимок и вздохнул.

— Прошло почти два года, увы…

— Петр, Питер, Пьер, Пьетро, Петрос… — начал перечислять я все возможные варианты имени, но профессор покачал головой.

— Поймите! — поднялся он из-за стола. — Все истории болезней сгорели при пожаре! Я ничем не могу вам помочь!

Я нахмурился и расправил плечи.

— Неужели не осталось никаких записей? Вы не облегчаете мои поиски…

Завуалированная демонстрация силы не произвела на профессора никакого впечатления, и он уже собирался указать на дверь, но вдруг кинул рассеянный взгляд на металлический шкаф картотеки и попросил:

— Одну минуту. Присаживайтесь!

Я не стал стоять столбом и опустился на жесткий и не слишком удобный стул. Пока профессор гремел ящиками и шуршал журналами, выискивая непонятно что, у меня появилось время осмотреть кабинет. Обставлен тот оказался на редкость скромно и даже строго.

Стол с электрической лампой, пара стульев для посетителей, зарешеченное окно и безликие металлические шкафы вдоль стен. Единственным отступлением от общей убогости выступала вешалка с дорогим плащом. Аскетом хозяин кабинета все же не был.

— А! Вот! — обрадованно воскликнул профессор и выложил на стол толстый и весьма потрепанный журнал. — Возможно, я все же смогу вам помочь…

Берлигер сдвинул рычажок выключателя, и раздался явственный электрический щелчок, но лампа не включилась. Загорелась она лишь после того, как профессор утопил соседнюю кнопку. Передвинув журнал в круг света, Берлигер принялся листать пожелтевшие страницы и медленно проговаривать имена.

— Вот! — обрадовался он минут через пять. — Питер Гард, тридцати трех лет. Холост, близких родственников нет. Поступил в лечебницу в апреле семьдесят восьмого.

Профессор остро глянул на меня, но имя мне ничего не говорило. Я записал его в блокнот, затем поднялся со стула и уточнил:

— С каким диагнозом он поступил?

— Шизофрения, — ответил профессор без малейшей заминки и, как мне показалось, соврал.

— Почему его держали в карцере?

Берлигер замялся. Лишь на миг, но и эта заминка от меня не укрылась.

— Склонность к членовредительству, — ответил профессор после этого, и вновь возникло ощущение, что он чего-то недоговаривает.

Сложно надавить на человека, когда за дверью караулят три бугая, а хвататься за пистолет я посчитал пока неразумным. Главное, что у меня появилась реальная зацепка.

Новый Вавилон — человеческий муравейник, отыскать человека в нем весьма непросто, но все мы оставляем следы. Я не мог прожить тридцать лет и три года и не попасть ни в один из государственных реестров.

Если только профессор попросту не выдумал имя, дабы отвязаться от незваного гостя. Исключать такой вероятности было никак нельзя. Берлигер совершенно точно не говорил всей правды, с ним стоило пообщаться в более располагающей к откровенности атмосфере. Например, в темной подворотне.

— Последний вопрос, профессор, — решил я пока больше не испытывать терпение хозяина кабинета, — у вас записан домашний адрес синьора Гарда?

— Нет.

— Откуда он к вам поступил?

— Здесь не указано. Удивительно, что я вообще хоть что-то нашел!

— Благодарю за содействие, — улыбнулся я напоследок, развернулся и зашагал к двери. Правую руку сунул в карман к пистолету. Лучше бы охранникам вести себя хорошо…

«Интересно, а почему профессор не поинтересовался, как удалось выйти на его след?» — мелькнуло в голове за миг до того, как я взялся за дверную ручку, и тут же меня пронзили миллионы электрических импульсов. Высвободиться не получилось, пальцы непроизвольно сжались и словно прикипели к меди; я затрясся, забился в судорогах, не в силах сдвинуться с места.

Больно не было. Боль растворилась во тьме. Все растворилось во тьме.

Просто раз — и погас свет.

Свет загорелся в голове. Вспыхнул и ослепил, не давая разглядеть происходившее вокруг. Я попытался зажмуриться, тут-то и обнаружил, что и без того лежу с закрытыми глазами.

Лежу. На спине. С закрытыми глазами. А в голове — ослепительные всполохи рукотворных молний.

Электричество!

Я дернулся и разлепил веки, но перевернуться на бок не получилось, а перед глазами все так и продолжало сверкать. Прошло никак не меньше пяти минут, прежде чем удалось хоть что-то разглядеть.

Подвал. Сводчатый потолок, неоштукатуренные кирпичные стены. Приоткрытая дверь, за ней — темнота.