Всеблагое электричество. Пенталогия

Мы устроились на горячих камнях у самого входа, где было не столь жарко; я пил лимонад, Альберт то и дело прикладывался к кубку с вином. Клубы пара окутывали нас, скрывали других посетителей, скрадывали слова, превращая их в один беспрестанный гомон. Обычно я чувствовал себя в термах не в своей тарелке и тщательно следил, чтобы одеяние прикрывало все татуировки, но сегодня эта забота отступила на второй план. Я должен был рассказать обо всем другу, но никак не мог подобрать нужных слов.

— А знаешь, Лео! — произнес вдруг поэт. — Я решил тряхнуть стариной и отправиться в путешествие. Весна в Париже, лето в Лондоне, осень в Персии или Новом Свете, а зимой снова вернуться в Новый Вавилон. Это будет поистине замечательное путешествие!

Я кивнул и осторожно поинтересовался:

— И как на это посмотрит твоя дама сердца?

Альберт беззаботно рассмеялся.

— Она всецело меня поддержала! В ближайшие дни она станет свободна, и мы улетим из этой дымной клоаки, как пташки из клетки — на волю. Только я и она. Не расстраивайся, буду присылать тебе открытки.

— Очень мило с твоей стороны, — кисло улыбнулся я.

Суккуб вознамерилась освободиться в ближайшие дни? Учитывая, что лишь смерть могла разлучить нас, звучало это несколько обескураживающе.

— Цветущие каштаны на Монмартре! — мечтательно уставился в потолок Альберт, заложив руки за голову. — Туманные вечера в Лондоне! Я знаю там такие места, просто удивительные! Мы будем счастливы и беззаботны.

И у меня язык не повернулся разбить эти мечты. Я струсил. Просто побоялся причинить другу боль. Решил подождать, пока ситуация не разрешится сама собой.

Удивительно, но, отлично разбираясь в чужих страхах, я был не в силах справиться с собственными. Трус — это как невидимое клеймо на всю жизнь.

Но смотреть на благостную физиономию поэта не было больше никаких сил, поэтому я решил хоть немного привести его в чувство.

— Альберт, дружище, — не удалось удержаться мне от ехидного смешка, — а ты уверен, что получишь разрешение на выезд на континент? Не тебя ли всю ночь продержали в полицейском участке?

Поэт только отмахнулся:

— Думаешь, меня одного бросили в застенки? — Он уселся на камнях, прислонясь спиной к теплой стене. — Всех проверяли! Знатных гостей отпустили раньше, обслугу и приглашенных артистов — только после обеда. Я еще легко отделался, Лео! Я благонадежен!

— Ну-ну, — криво улыбнулся я. — Разве у сыщиков не возникло вопросов к твоей даме сердца?

— Говорю же: она покинула меня задолго до совершения кражи.

— А сам ты не заметил ничего подозрительного на приеме?

Альберт склонил голову набок:

— Почему ты спрашиваешь, Лео?

— Если не принимать в расчет обычное житейское любопытство, — пожал я плечами, — мной движет профессиональный инстинкт ищейки. Не забывай, для частного сыщика раскрыть столь громкое дело — все равно что вытянуть счастливый билет.

— Одного Прокруста мало?

— Тот гонорар я уже потратил до последнего франка. Кстати, можешь поздравить меня — с наследством произошли определенные подвижки, скоро я заживу на широкую ногу.

— На двадцать тысяч франков годового дохода? — развеселился Альберт. — Иные светские львы спускают столько в карты за ночь!

— Деньги к деньгам, — улыбнулся я, вновь наполняя бокал лимонадом. — Если сорву куш, куплю тебе пару билетов первого класса на паром до Лиссабона.

— На дирижабль, — поправил меня поэт. — Мы будем путешествовать с шиком!

— Как скажешь. Так что — не было ничего подозрительного?

Альберт отпил вина, глубоко задумался, но вскоре махнул рукой:

— Какого черта, Лео? Что я изображаю из себя сыщика? Ничего подозрительного я не видел. Сначала ухаживал за дамой и заливал горе расставания вином, а потом вышел на сцену и затмил своим талантом всех выступавших передо мной фигляров. Извини, Лео, я не смотрел по сторонам.

В искренности поэта я нисколько не сомневался и потому только вздохнул. Разговор как-то незаметно перешел на тему приезда Теслы и Эдисона, затем мы обсудили ненастье, а когда речь зашла о политике, Альберт допил остатки вина и решительно поднялся на ноги.

— Думаю, пора по домам, — сообщил он. — Завтра с утра у меня важная встреча.

— В самом деле?

— Да, идем выбирать моей крошке дорожный наряд.

Я отвернулся, скрывая болезненную гримасу, и поправил тогу.

— Что такое? — насторожился вдруг Альберт, заметив проскользнувшую у меня по лицу недовольную мину. — Что-то не так?

— Жизнь частного сыщика не сахар, — поморщился я. — Тебя когда-нибудь били электрощупом?

— Обходилось как-то.

— Крайне неприятная, доложу тебе, штука.

— Поверю на слово, — усмехнулся поэт и спросил: — Но все хорошо?

— Да! Конечно! Просто один из бывших коллег проявил излишнее рвение.

Мы отправились в раздевалку, и Альберт присвистнул, разглядев огромный синяк у меня на груди; выпущенная арбалетом колодка с электродами шибанула по ребрам едва ли слабее лягающего объездчика норовистого жеребца.

— Знатно тебе досталось, друг мой! — покачал головой поэт.

— И не говори, — вздохнул я, одеваясь. — Поедем на извозчике?

— Собрался идти по такой погоде пешком?

Я пожал плечами и полез за бумажником, но Альберт меня остановил.