Всегда говори «всегда» – 3

Сначала она научилась понимать, что говорят няня и дети, потом заметила, что в подъезде «дежурит» Барышев, и, наконец, увидела, что выглядит ужасающе – серое лицо, запавшие глаза, непричесанные волосы.

В принципе, ей не было до всего этого дела, кроме детей, конечно, но с возродившейся восприимчивостью придется что-то делать – как-то реагировать на слова, что-то говорить, а у нее ни на что нет сил.

Даже приводить себя в порядок не хочется.

К чему?

Сегодня утром она безразлично взглянула на себя в зеркало и пригладила рукой волосы. Можно, конечно, причесаться, накраситься, переодеться, только – зачем, если глаза мертвые, внутри холодно, и хочется только спать, спать и спать…

Неожиданно в зеркале возникло отражение Анны Алексеевны. Няня смотрела на нее жестко, с вызовом. Сейчас выговаривать будет, догадалась Ольга и с усмешкой, глядя на няню в зеркало, сказала:

– Да знаю я все. Нельзя из-за мужика раскисать, потому что у меня дети и надо жить дальше. Ради них жить. Только… Не получается. Не получается…

– Тонула я как-то, – бесстрастно произнесла няня. – Давно, еще девчонкой была…

Ольга повернулась и уставилась на нее с недоумением. Еще не хватало выслушивать чужие воспоминания… Она фыркнула и раздраженно пошла на кухню, но Анна Алексеевна, как привязанная, последовала за ней.

– Пошла на Москва-реку, – монотонно рассказывала няня, – к экзаменам готовиться. Мы с матерью в Татарове жили, с Серебряным Бором рядом. Полезла в реку, заплыла далеко и в воронку угодила…

Ольга насыпала в турку кофе, налила воды, поставила на огонь. Заткнуть, что ли, уши демонстративно?..

– Вот я в этой воронке барахтаюсь из последних сил, а меня вниз все затягивает, закручивает. Воды нахлебалась, кричать пробовала – без толку. Народу на пляже мало, да и не слышно, далеко от берега. Вот и пришел мне конец, думаю. Как же так! Молодая, школу даже еще не кончила… Так себя жалко стало, что руки сами повисли и я трепыхаться перестала. Вот-вот под воду уйду. В общем, простилась я уже с белым светом, да вдруг меня как молнией шибануло. Стенд у нас на пляже стоял, старый такой, обшарпанный. «Безопасность на воде» назывался. И вот возник он у меня перед глазами, а на нем инструкция с картинками – как из воронки выбираться. Нырнуть надо в эту самую воронку. Нырнуть, отплыть под водой в сторону и там вынырнуть. Просто вроде. Только страшно очень. Она тебя затягивает, а ты туда же еще и ныряешь! Страшно, но надо… Нырнуть поглубже и отплыть в сторону!

– И вы… нырнули? – спросила Ольга.

Зачем спросила? Какое ей до этого дело? Она завороженно смотрела, как кофе поднимается к краям турки.

– Ну, видишь, перед тобой стою. Не утонула, значит.

Анна Алексеевна развернулась и ушла. Кофе убежал, заливая газ. Пламя погасло.

Вот и она погасла… И нет силы, способной ее зажечь. Как там няня рассказывала – нырнуть поглубже и отплыть в сторону?

А если сил нет?

Тебя в воронку затягивает, а ты туда же еще и ныряешь?

Господи… Закрыть бы окна и двери и не выключать газ. И тогда окончательно затянет в эту воронку. А отплыть в сторону – сил нет… Или только кажется, что их нет? Ведь нашлись же тогда, после тюрьмы, после предательства первого мужа.

Ольга решительно выключила газ и пошла в свою комнату – краситься, делать прическу и переодеваться.

Она попробует.

Попробует выплыть.

То, что с ней что-то произошло, было понятно сразу.

Ольга не выглядела отрешенной, а каменное лицо стало решительным. Она вышла из квартиры с видом человека, знающего, что делать и как жить дальше. Она обошла Барышева, сидевшего на ступеньке, словно он был досадной помехой на пути – вроде кирпича. Или грязной лужи.

– Оля! – Сергей вскочил. – Оля, подожди! Послушай меня!

Ответом ему был стук каблуков и удаляющаяся спина.

Вдруг заболело сердце – впервые за всю жизнь, – всерьез, сильно, заболело давящей, не дающей дышать, болью.

– Оля!

Перед носом захлопнулась подъездная дверь.

Как крышка гроба.

На этот раз он догонит ее, даже если это будет стоить ему сердечного приступа, а может, и жизни…

Сергей вздохнул поглубже, схватился за разрывающуюся от боли грудь и выбежал из подъезда.

– Оля, подожди!

Она уже садилась в машину, как прежде, элегантная, холеная и красивая. Только очень уж холодная.

Дверь захлопнулась у Сергея перед носом – опять эта проклятая дверь! – и машина, обдав его снежной крошкой, словно плюнув в лицо, уехала.

– Я не уйду отсюда! – закричал ей вслед Барышев. – Слышишь?! Я буду приходить каждый день! Я буду дежурить у твоих дверей вечность, пока ты не простишь меня!

Сердце словно лопнуло в груди. Чтобы не упасть от дикой боли, пронзившей все тело, Сергей, согнувшись и схватившись за грудь, добрел до лавочки и повалился на нее.

– Мужчине плохо! – как сквозь вату услышал он женский крик. – «Скорую» вызовите!

– Не надо, – теряя сознание, прошептал Барышев. – Я хочу умереть…

Все утро Грозовский размышлял, как бы ему связаться с Сергеем.