Всегда говори «всегда» – 3

На крыльце «Стройкома» стояла Оксана – в куцей курточке, лезвиями-глазами высматривая добычу. Ядовитый скорпион.

Как она могла казаться ему красивой?..

Он прошел мимо, но Оксана схватила его за рукав.

– Сережа!

Он вырвал руку и пошел дальше, но она забежала вперед и преградила ему дорогу.

– Сергей!

Барышев в упор посмотрел на нее. Почему он раньше не замечал, какой у нее узкий лоб и как уродливо близко посажены глаза? Почему не видел нечистого цвета кожи и некрасивого изгиба губ – будто она готова сказать что-то грязное…

– Чего ты хочешь?! Чего ты от меня хочешь?! – в отчаянии спросил он, понимая, как глупо и пошло звучит этот вопрос.

Оксана молчала. На глазах у нее показались слезы, губы дрогнули.

– Ты не понимаешь, что мы с тобой наделали… Я сам не понимал.

– А теперь понял? – хрипло спросила Оксана.

– Понял. Слишком поздно, но понял.

– Сережа, я люблю тебя.

– Нет, ты меня не любишь. И я тебя не люблю. Это что-то другое. Похоже на любовь, но что-то совсем другое…

Похоть, хотел добавить он, но промолчал. Похоть с моей стороны, а с твоей – что-то вроде сафари на олигарха.

– Почему ты решаешь за меня? – со слезами в голосе спросила она.

– Это было чудовищной глупостью, – стараясь не сорваться на крик, подчеркнуто-сдержанно произнес Барышев. – Мы оба сделали ужасную глупость…

– Не говори так!

– Это все я… Надо иметь мужество признать это. Прости меня. Если можешь.

Он отодвинул ее и вошел в здание. Дверь не успела закрыться, когда он услышал отчаянное:

– Я улетаю! Сегодня!

– Счастливого пути, – одними губами беззвучно сказал Сергей.

Посадку уже объявили, но Оксана не торопилась – ей казалось, что, как в кино, в последний момент в зал вылета ворвется запыхавшийся Барышев, схватит ее в объятия и скажет так, чтобы все услышали:

– Я люблю тебя! Я жить без тебя не могу!

Но минуты убегали, а Барышева все не было… Только Ленка рядом противно чавкала, щелкая семечки, и шмыгала то и дело простывшим носом. Оксана последний раз бросила взгляд на вход, взяла чемодан и направилась к рамке металлоискателя. Ленка засеменила за ней.

– Значит, все? – спросила она. – Прошла любовь, завяли помидоры…

– Да нет, нет, – пробормотала Оксана, оглядываясь и жадно всматриваясь во входящих в стеклянную дверь людей. – У него в глазах что-то было! Пусть он что хочет говорит, меня не обманешь! Я мужиков насквозь вижу. Еще поборемся! Мы ведь из тех лягушек, что из молока масло сбивают, а не тонут в нем! Еще поборемся!

Ленка как-то странно на нее посмотрела, смахнула с губ шелуху от семечек и вдруг выдала:

– Слушай, а может, ну его к богу, а? Правда, Оксанка! Шут с ним! И так вон какую кашу заварила!

– С чего это ты благотворительностью увлеклась, моралистка ты моя? – зло перебила ее Оксана.

– Да я… – Ленка потупилась и отвела взгляд. – Просто…

– Ну, вот и заткнись тогда! Со мной, знаешь, так не поступают! Мы еще посмотрим, кто из нас проиграл, а кто выиграл!

Оксана ускорила шаг, оставив позади Серегину. Пусть рукой машет ее гордой спине, она не обернется. А может, Ленка даже махать не будет… Продолжит щелкать свои семечки и вернется в свою убогую жизнь.

Злые слезы подступили к глазам.

Последний ее оплот – Ленка – и тот рухнул.

Ну, ничего, она еще поборется.

Она не масло, а золотой пьедестал себе лапами взобьет!

Сердце давало о себе знать.

Поэтому Сергей три дня просидел дома, принимая выписанные врачом таблетки и стараясь «не волноваться».

Последнее выходило с трудом, ведь все в доме – решительно все! – вплоть до каждой складочки на портьерах, вмятин на диванных подушках, увядших цветов на подоконниках и разбросанных игрушек – напоминало об Ольге и детях.

Если бы Сергей умел плакать, он бы рыдал все три дня, но слез не было, и он слонялся по комнатам – без сна, без еды, прижав к себе Петькиного плюшевого мишку и тихонько скуля, как старый больной пес.

А на четвертый день он поехал по заветному адресу. По дороге он снова и снова прокручивал, проживал тот момент, когда в гостиничный номер ворвалась Ольга…

Он не удивился тогда, даже не ужаснулся. Просто понял – время заслуженной казни пришло, и лучшее, что он может сделать, – подставить шею под падающее лезвие гильотины.

Он так хотел пощечины, проклятий… А Ольга начала смеяться.

Этот смех унизил его, втоптал в грязь и казнил почище какой-то там гильотины. Под этот смех он остро осознал степень своего ничтожества… Под этот смех увидел, как в сравнении с Ольгой глупа и ничтожна Оксана… Этот смех разрубил его жизнь надвое – до и после измены.

Здесь – после – жить невозможно, потому что нечем дышать, потому что часть тебя – большую часть – отрезали, отсекли, ампутировали без наркоза.

Нет, он себя не жалел, и депрессивные мысли о самоубийстве его не посещали, это было бы курам на смех – глава «Стройкома» застрелился из-за собственной измены, – нет, он просто не знал, как выбираться из этого тупика.

Может, нахрапом?! Как в бизнесе? Если не берет изнурительная осада, надо пойти ва-банк.