Всегда кто-то платит

Все было нормально. Папаша накупил мелким всяких чупа-чупсов, конфет, дети жрали, обмазались шоколадом. На перекрестке надо было всем уступить дорогу. Но папаша как ехал, так и ехал. Ему дудели машины. Папаша пер, как баран. Как в нас никто не влетел – не знаю. Но это ладно – папаша всегда так себя вел. Нагло. Даже если на узкой дороге надо было сдать назад, он никогда не уступал. Стоял и стоял себе, хоть обдудись.

– Ты помнишь тогда, на переезде? – спросил Коля.

– Перекресток помню, это было что-то.

– А переезд? На переезде?

На выезде из города был переезд с вечно ломающимся шлагбаумом. Светофор мог мигать красным, а шлагбаум не закрывался. Или наоборот – зеленый свет светофора и закрытый шлагбаум. На этом переезде всегда были пробки. Но в этот раз все работало. Только мой папаша встал на путях. Я тогда чуть сама в дурку не попала. Орала как резаная. Сзади дудели машины. Те, кто ехал навстречу, мигали фарами, притормаживали, открывали окна и орали нам.

– Он вышел и пошел курить, – вспоминал Коля.

А то я забыла! Папаша вышел из машины и ушел в овраг. Типа нужду справить и покурить. Оставив машину на путях. Коля тогда сел за руль и съехал с этих долбаных путей. Встал на обочине, включив аварийку. А папаша вернулся, будто ничего не случилось. Сел за руль и поехал дальше.

– Пап, ты совсем того? Че нас бросил на переезде? – закричала я.

– Где ты переезд видишь? – удивился он.

Ну ладно. Я заткнулась. Потому что знала – бесполезно спорить и объяснять. Коля тоже сидел и помалкивал. Папаша нас домчал до поликлиники, отвез назад. Ехал аккуратно. Завез детей в кафешку, накормил. Будто ничего и не было.

– Тогда все уже начиналось, – сказал мне Коля.

– Да не было ничего! Это его дурь! – огрызнулась я.

Но Коля был уверен, что уже тогда его тесть был болен. То есть еще два года назад.

– Ты должна была заметить, – сказал Коля.

– Не должна.

– Ты его хорошо знала.

– Он всегда себя так вел.

– Тогда еще можно было бы что-то сделать.

Тут я совсем в осадок выпала. С каких это пор Коля стал таким жалостливым? С чего он вдруг стал жалеть тестя?

– Ты че? – не сдержалась я. – Он же тебя терпеть не мог, за мужика не держал. Че ты вдруг слезу стал пускать?

– Просто думаю, что мы могли что-то сделать. Тогда. Не сейчас, когда уже поздно.

– А бабки на это откуда? Ты, что ли, дашь? За все добрые дела платить надо! Забыл? А то, что я у отца клянчила все время, унижалась, изображала из себя любящую дочурку, тебя не смущало? Теперь я плохая, что раньше не заметила? А ты хороший? Да он все равно помрет! Делай операцию, не делай. Два года, два месяца… какая разница? Вы меня достали своими причитаниями. Мало мне его жены придурошной, так еще ты!

– Мне просто его жаль. Я бы не хотел умирать, зная, что моим родственникам все равно. Что они на меня ни копейки не потратят.

– Заработай, тогда я потрачу. На словах все хорошие, а как о бабках заикаешься, так и где все? Не ты же перед Еленой пресмыкаешься, не ты с ее долбанутой дочерью общаешься. Тебе хорошо. А мне каково? Обо мне кто-нибудь подумал? Мне что останется? Кто папашу хоронить будет? На какие такие шиши? Ты кредит возьмешь? Да щас. Так что сиди и помалкивай. И не долбай меня своими воспоминаниями. Ты думаешь, он в больнице за снова-здорова лежит? Ага. Разбежался. Да его бы под забор и выкинули. Откуда деньги? Ты хоть раз спросил, откуда деньги? То-то же. Так что не строй из себя. Может, папаша деньги где оставил – он всегда любил нычки делать. Так если у него нычка, я ее хочу найти первая. Понятно?

– Не могу так. Пойду…

– Куда это ты намылился?

– Проветриться…

– К своей шалаве проветриться решил? Так у нее и оставайся!

– У меня нет никакой шалавы. Прекрати наконец.

– Ага. Это ты другой какой расскажи. Папаша тоже из себя изображал примерного семьянина. Сколько я его б… перевидала. Не надо мне рассказывать, куда ты ходишь. Иди вон, балкон разбери – проветришься. Ни выйти, ни развернуться. Или в магазин сходи – хоть манку купи. Детям на утро жрать нечего.

– Какая манка? Ты когда в последний раз завтрак готовила? Если твой отец гулял, это не значит, что я гуляю. Я просто сказал, что твоему отцу… что можно что-то было сделать… продлить жизнь… мне… жаль его…

– Ну да, пусть лежит овощем, зато у нас совесть будет чиста. Тебе-то что? Он тебе кто? Тесть? Прямо родственничек нашелся. О детях подумай. Если папаша скопытится, у кого я деньги просить буду? У тебя? Так давай, крутись!

– Я пошел…

– Сволочь, да вали ты, куда хочешь. Вывел из себя все-таки.

– Зачем ты к нему ездишь, если так его ненавидишь?

– Затем! Откуда я знаю, че у него есть? И кому он отдаст? Нет уж, я не развалюсь. Ему сколько осталось? Так я прослежу, чтобы он все нам отписал, а не шалавам своим.

– У него ничего нет. Он больной человек. Он умирает.