Всегда кто-то платит

– Ты куда-то собирался? Так и иди! Если узнаю, что по бабам шлялся, шмотки твои из окна выкину. Понял? Будешь ползать и собирать то, что бомжи не успели унести! Слышишь? Гад, что ж ты дверью хлобыстаешь? Дети же спят! Я тебе щас по башке хлобыстну! Видеть тебя не могу, сволочугу. Вали и не возвращайся! Нашелся тут, лекции мне читать. Своему бабью читай да на жалость дави! Сволочь! Слышишь? Ты сволота распоследняя! Правильно, тебя папаша за мужика не держал! Ничего не можешь! Только в уши лить и можешь! Слышь, ты, скотина!

Когда меня дернуло? Когда я в больницу приехала. Отец сидел на диване в холле и смотрел телевизор. Елена говорила, что он давно перестал смотреть телевизор – у него голова болела. Так у любого заболит, если целый день в ящик таращиться. Отец считал телевизор своей собственностью. Когда я была маленькая, он мог подойти и переключить канал, даже если я смотрела мультики. Ему было наплевать. Он хотел смотреть. Телевизор, как и все в доме, было его собственностью. Его владением. Он всегда так жил. А нам «позволял» пользоваться. Если он хотел съесть яичницу, которую мама пожарила для меня, то он ее съедал. Последний, как и первый кусок торта был его. Даже горбушки он требовал себе. Мама отрезала ему от батона, мне отрезала от другого конца. И папаша съедал обе. Если я плакала, он раздражался – с чего вдруг он должен отдавать мне горбушку, если ее любит? Если он покупал конфеты – сто граммов, карамельки, то я не могла взять даже одну. Конечно, я воровала – и конфеты, и хлеб. Мама делала вид, что не замечает. Этого я тоже не могла понять тогда, в детстве, а сейчас тем более. Если бы Коля взял конфету у малых или их колбасу, я бы его убила не задумываясь.

Когда я пришла в больницу, мой распрекрасный папаша сидел в холле и смотрел телевизор. Да, было не время для визитов. Если я приходила с Еленой, он лежал и выглядел умирающим. Просто хоть прямо сейчас гроб заказывай. Глаза закатывал, дышал часто, с кровати встать не мог. А теперь сидел бодрячком. Совершенно нормальный, здоровый мужик. Шел футбольный матч, и он обсуждал игру с еще одним мужчиной. Я встала в проеме двери, чтобы посмотреть, что будет дальше. Он меня не видел. Мне нужно было понять – придуривается он или нет. И что я увидела? Даже гадать не пришлось. Я не удивилась. Во мне была такая злость, что даже не знаю, как сдержалась. К моему папаше, который что-то кричал в телевизор, легко подскакивал с дивана, снова садился и не проявлял никаких признаков немощности и слабоумия, подошла медсестра. Она чем-то была похожа на мою маму – блондинка, высокая, крупноватая. По-своему миловидная. Ничего общего с его нынешней женой Еленой. Сисястая деваха, все в складочку под халатиком. Лифчик еле грудь удерживает, пуговицы на халатике аж трещат. Молодая девка, простая, как две копейки, с губищами, ресницами. Наверное, моя мама в молодости была такой же. Этой медсестричке-то от силы за двадцать. Двадцать два, двадцать три. Еще не рожавшая, судя по груди. Уж я-то могла определить – рожавшая баба или нет. У этой шалавы точно ни мужа, ни детей. Стала бы она в такой халат наряжаться при живом муже. Да и по глазам видно – одинокая. Наглая. Я даже поймала себя на мысли, что она, вот эта самая деваха, разудалая, жопастая, очень моему отцу подходит. Елена-то не его калибра, это понятно было сразу. А вот эта – под него. Все как он любит – тело, мясо, ноги сбитые, не две палки, хоть хватайся, хоть прижимайся, не ударишься. Молодое тело, здоровое, оно всегда привлекательно. Больные мужики, хоть и больные, а мужиками остаются до последнего. Уже вроде бы все отказало, а один инстинкт действует, работает. Вот и у папаши моего тут же все заколосилось, завеселилось. Мне прямо противно стало на это смотреть. Уже мозга нет, опухоль все сожрала, а поди ж, на бабищу реагирует.

Так вот та медсестра подошла, что-то сказала. Он взял ее за руку и притянул к себе. Она со смехом плюхнулась на диван. Папаша мой ее обнял, пощупал грудь, полез обниматься. Она смеялась и позволяла ему вольности. Когда он начал ее целовать, в губы, я чуть не блеванула. Ну, кобель. Бывшая жена, нынешняя, уже дед, а все туда же – сиськи этой медсестрички сжимает, рукой под подолом халата елозит. Та только хихикает. Я смотрела, как мой отец пытается поцеловать медсестру в губы, а она уворачивается, но только для приличия. Смеется. Папаша раскраснелся. Еще вчера, при жене, ложку не мог держать, а сейчас, поди ж ты, раздухарился, распарился. А эта-то, коза, и рада. Хиханьки да хаханьки, руки его не убирает. Ну как такую шалаву на работу взяли? Она что, сиськами капельницы ставит?

– Она молдаванка. Смотри, как бы он не отписал ей квартиру. У нас такие случаи были.

Я повернулась. Рядом стояла пожилая нянечка. Она тоже наблюдала за флиртом медсестры.

– Он больной.

– Все они больные. А когда… понадобится, то сразу здоровыми становятся. Предупреди свою мать.

– Эта женщина, она мне не мать, а мачеха. Да и брать с него нечего.