Всегда только ты

Я также чувствовала себя чуточку неловко, потому что тайком взяла номер Зигги из телефона Рена, написала ей сообщение и спросила, не возражает ли она против моей идеи, которую я просто презентовала как возможность ненадолго избавить её от родителей и поговорить по душам между нами, девочками. Пусть идея родилась из желания наконец-то затащить родителей Рена на чёртову игру, я правда хочу подружиться с Зигги, дать ей немного ободрения, в котором я сама нуждалась, когда впервые получила диагноз. Я пытаюсь наладить контакт не только из-за головокружительных чувств к Рену, но так же из-за искреннего беспокойства за Зигги и желания узнать её получше.

Далее пришлось позвонить миссис Бергман, объяснить, что я хороший друг Рена, знакома с Зигги и хотела побыть с ней как другая женщина с аутизмом, поговорить о наболевшем. Я сказала ей, что Рен не знает, и я хочу удивить его присутствием родителей на игре. После этого миссис Бергман весьма насторожилась. Я сказала, что она может спросить обо мне у Уиллы и Райдера и перезвонить мне.

Она позвонила буквально через десять минут и говорила уже куда дружелюбнее.

Видите, мы с Уиллой подруги. Кто бы мог подумать.

Когда я добралась до прекрасного дома детства Рена (воплощение просторного спокойствия, море кремово-белых стен и натуральной древесины), казалось почти сюрреалистичным соотнести голос его матери с лицом, увидеть глаза и скулы Рена в её чертах. Затем приветствие его отца с раскатистым голосом и широкой улыбкой, которые он точно передал Рену вместе с волнистыми медными волосами и широким, крепким телосложением. Я так нервничала, что мои ладони сделались скользкими от пота, а сердце колотилось о рёбра.

Но как только они ушли, большая часть тревоги ушла с ними, оставив лишь нервозность из-за желания помочь Зигги и наладить контакт.

Она уставилась в телевизор, смотрит хоккейный матч. Взглянув на экран, я сразу выделяю Рена. Выше остальных, проносится мимо вратаря. Прядь рыжеватых волос выглядывает из-под шлема.

— Я хочу, чтобы однажды у меня получилось пойти, — тихо говорит она. — Я вижу, ему грустно, что я никогда не прихожу. Что я делаю практически невозможным, чтобы мама и папа приходили.

Я не отвечаю сразу же. Я не знаю всего случившегося, Рен только упомянул, что в какой-то момент состояние Зигги было опасным. Похоже, лучше просто дать ей время выговориться и переварить всё, особенно когда я не знаю деталей.

Я не трогаю Зигги и даже не сажусь слишком близко. Я понимаю, что ей это не нравится. С момента, как я переступила порог, она держалась на расстоянии минимум пары метров. Её родители также не стали обнимать её на прощание, только поцеловали в лоб и ушли.

Так что вместо этого я расположилась через два места от неё на диване, который столь огромен, что диван Рена в сравнении кажется игольницей. Уютно устроившись под одеялом, я большую часть времени смотрю в телевизор, хрустя попкорном и проклиная эти спазмы.

— Что именно мешает тебе пойти? — наконец, спрашиваю я.

Она смеётся, но смех звучит пустым.

— Всё. Толпы. Шум. Освещение. Даже дорога туда. Дорожный трафик вызывает у меня клаустрофобию. Мне ненавистно просто сидеть там. Когда мы в последний раз застряли в пробке, я выпрыгнула из машины и прошла последние 400 метров пешком. Мама перепугалась.

Это заставляет меня издать хрюкающий смешок.

— Эх. Тут я не могу тебя винить.

Зигги косится в мою сторону, её ярко-зелёные глаза, в которых я теперь узнаю копию глаз Райдера, пронизывают меня.

— Как ты это делаешь? — спрашивает она.

Я приподнимаю брови. Я сказала миссис Бергман, что у меня аутизм, но Зигги я не говорила. Потому что она не говорила мне, и я не хочу на неё давить.

— Делаю что?

— Ты аутист, — говорит она буднично. — Как и я.

— Рен тебе сказал?

Она кивает.

— И тебе он сказал про меня.

Туше.

Уставившись на свои ладони, она бормочет:

— Он сказал, что я могу поговорить с тобой, если захочу.

— Ну, — говорю я со стоном, ёрзая на диване и пытаясь уставиться поудобнее. — Он прав. Это так. А ты хочешь поговорить?

Зигги поднимает взгляд, снова смотря в телевизор.

— Не знаю. Иногда мне кажется, что хочу. Но иногда мне кажется, что я не хочу знать.

— Не хочешь знать что?

Она пожимает плечами.

— Сложные части. Те вещи, которые не станут лучше. Последние несколько лет были отстойными. Я не могу представить, что впереди ждет что-то ещё хуже.

Поставив миску попкорна между нами, я смотрю на неё. Она худая как жердь. Съёжилась калачиком. Если она похожа на меня в её возрасте, то она не питается нормально, постоянно недосыпает и мучается от тревожности. Что мне чрезвычайно любопытно, так это какие меры поддержки она получает.

— Ты ходишь на терапию?

— Беседы с психологом, — говорит она ровно. — Иногда это кажется полезным. Но по большей части изматывает.

— А помимо бесед ты посещаешь бытовую терапию? Ты изучила тему сенсорных диет?

Она морщит нос.

— Бытовая терапия — нет. Но психолог её, возможно, упоминал. Я не помню. Я часто ухожу в себя на сеансах. Я делаю это, чтобы успокоить маму и папу. Потому что они беспокоятся обо мне.