Всегда только ты

— Ну, может, он подводит тебя к БТ. Там ты узнаешь, как позаботиться о тех вещах, которые сложно объяснить, и разговоры о которых утомляют. Например, сенсорные диеты. Если диетолог помогает понять, какие у тебя пищевые потребности, то сенсорные диеты составлены таким образом, чтобы помочь отдельному человеку поддерживать мозг и тело как можно более сбалансированными и спокойными. По крайней мере, пока внешний мир не перевернёт всё вверх дном.

Зигги меняет позу, слегка поворачиваясь в мою сторону.

— Что ты имеешь в виду?

Я приподнимаю своё ожерелье с подвесками.

— Мне вечно надо что-то теребить, так всегда было. Моя мама была уверена, что мне поставят диагноз СДВГ, когда она привела меня на обследование. Но вот результат. У меня аутизм. И мне нужные сенсорные стимулы, чтобы чувствовать себя уравновешенной и спокойной. Так что я сижу на большом фитболе, чтобы иметь возможность подпрыгивать и раскачиваться. У меня есть подвески на ожерелье — люди и бровью не поведут, если я буду их теребить, а я могу получать стимуляцию, когда надо, не привлекая к себе внимание. Каждое утро я занимаюсь йогой и плаваю, чтобы сжечь энергию. Годится любая активность, которая не вредит моим суставам.

Я задираю ткань своих слаксов, показывая изнанку.

— Французские швы. Никакого раздражения. Блузки без ярлыков, — я барабаню пальцами, перебирая всё в голове. — Что ещё… ах да. Обычно я расслабляюсь после трудового дня под утяжелённым одеялом, и моя собака ложится сверху. Но я ищу сенсорные стимулы, так что тебе это может не понравиться. Ты, похоже…

— Избегаю стимулов, — заканчивает она, глядя на свои изодранные кутикулы и кусая ноготь. — И да, и нет. Просто нужно, чтобы это не заставало меня врасплох, но мне нравятся объятия. От правильных людей. В правильное время. Я же не робот.

— Я и не говорила, что ты робот. Но я понимаю желание обороняться. Это стереотип насчёт аутистов — что мы холодные, безэмоциональные скорлупки, что совсем неправда. Просто мы чувствуем иначе. И часто проблема в том, что мы на самом деле чувствуем так много, что приходится разделять это всё, направлять в защитные механизмы, которые делают всё терпимым.

Она прерывисто вдыхает.

— Ты первая, кто это понимает.

Я пытаюсь прочесть подтекст в её словах, что для меня непросто. Мне кажется, она говорит не только о подвесках или о том, как отстойно общаться с психологом, когда ты устала от разговоров. У меня усиливается подозрение, что никто толком не трогал Зигги с тех пор, как у неё случился срыв, и ей поставили диагноз. Ну то есть, я видела, как Рен держал её за плечо, мягко прикасался к её спине, но обнимал ли её кто-нибудь? Прижимал к себе? Помогал выстроить контекст вокруг этих больших, ошеломляющих чувств и проблем, чтобы она знала, что они не поглощают её, не делают её нечеловечной или сломанной, а доказывают её стойкость, способность исцеляться и расти?

Любящее прикосновение напоминает нам о нашей человечности. Всем это нужно в той или иной форме, в то или иное время. Иногда нужно лишь спросить.

— Когда кто-нибудь обнимал тебя в последний раз, Зигги?

По её щеке скатывается слеза. Чёрт. Я довела сестрёнку Рена до слёз. Он отречётся от меня, перестанет дарить мне великолепные оргазмы и больше никогда не приготовит мне шведские блюда…

«Остынь, Франческа. Сосредоточься на Зигги».

Скатывается ещё одна слезинка, и она моргает, глядя на свои руки на коленях.

— Зигги, — тихо спрашиваю я. — Мне можно сейчас тебя обнять?

Маленькая вечная тишина повисает в комнате, пока слёзы всё быстрее и быстрее катятся по её щекам. Я становлюсь свидетелем бремени её горя, которое я прекрасно понимаю, и от воспоминаний у меня сдавливает грудь, сжимается сердце.

Зигги вытирает нос рукавом, затем кивает. Буквально два медленных движения подбородком.

Я аккуратно отставляю попкорн в сторону и подвигаюсь ближе к ней на диване, держа руки разведёнными в стороны. Я позволяю Зигги прийти ко мне. Потому что я знаю (по тому, как её брат разводит руки в стороны и позволяет мне решить, как и когда упасть в его объятия), как это важно, когда кто-то не просто терпит тебя такой, какая ты есть, но и принимает тебя со всем этим.

Медленно, как срубленное и упавшее молодое деревце, она падает в мою сторону, пока её лоб не опускается на моё плечо. Её щёки влажные от слёз. Поначалу рыдания тихие. Но они не остаются такими. Они нарастают волной похороненных эмоций, наконец-то вышедшей на поверхность. Боль. Смятение. Беспомощность. Я чувствую, как всё это сочится из неё. Я чувствую эхо всего этого в своих воспоминаниях. Слёзы катятся и по моим щекам, пока я аккуратно обнимаю её и глажу по спине, выписывая ладонью размеренные восьмёрки.

— С тобой всё будет хорошо, Зигги. Может, это случится не так быстро, как тебе хотелось бы, но ты со всем разберёшься. Однажды ты вновь будешь счастлива, я обещаю.

Её рыдания становятся более резкими, и внезапно она так свирепо сжимает меня тисками птичьих косточек и упорства.

— Господи, я так на это надеюсь.