Всегда тринадцать

Члены бюро понимающе кивнули. Прежний директор цирка, просидевший в своем кресле без малого пятнадцать лет и вконец излодырничавшийся, к тому же получил печальную огласку как частый клиент вытрезвителя. Вот до чего допиваться стал: требовал, чтобы впредь не Князьковым величали, а князем Горноуральским. Требование это занесено было в очередной милицейский протокол.

Костюченко утвердили директором в последние дни перед закрытием циркового сезона. Это были осенние, по-уральскому быстротечные дни. Падали листья, не столько пожелтевшие, сколько разом, до хруста, до излома прихваченные изморозью. Того гляди — проснешься утром, а за окном уже снежок.

В эти-то дни Костюченко и принимал цирковые дела. Обнадеживающего в них было мало, точнее — вовсе не было. Плана по сборам цирк не выполнил, а потому сидел в банке «на картотеке», в должниках. Отводя помутневшие глаза, Князьков нудно приводил всяческие оправдания: погода, мол, подвела, в стороне от городского центра находится цирк, население с прохладцей относится.

— А почему же в прошлые годы дела шли лучше? — справился Костюченко.

Князьков не ответил, лишь переглянулся с администратором. Затем кивнул на него:

— Вот и Филипп Оскарович может подтвердить. Рекомендую. Филипп Оскарович Станишевский. Опытный администратор!

И в этот день и в следующие, пока шла передача дел, никто из артистов не постучался в директорский кабинет: видимо, предпочитали готовиться к скорому отъезду. Наконец, завершив все формальности, Костюченко смог заглянуть в зрительный зал.

Время было дневное, репетиционное. Несколько человек находилось на манеже. Один балансировал на лбу высокий, тускло отсвечивающий шест. Другой — опять и опять — выгибался мостиком. Третий, присев на край барьера, к манежу лицом, протирал ветошью толстый, извивающийся трос. Вокруг манежа, играя в пятнашки, бегали дети. Если же начинали слишком громко кричать — взрослые шикали, прогоняли их. Из вестибюля появилась женщина с продуктовой сумкой: видно, возвращалась с рынка. Другая женщина — молодая, в черном трико — спросила сверху, с трапеции: почем сметана нынче?

Что вынес Костюченко из этой репетиции? Сперва, пожалуй, разочарование. Уж очень все было вокруг одноцветно, буднично. До сих пор ему доводилось встречаться с цирком по-другому, видеть его в праздничном свете. Но затем, приглядевшись, почувствовал спокойствие: «Видишь, как все просто. Все трудятся, заняты своим делом. Работа, одна работа. И от тебя ждут того же!»

Под вечер пригласил к себе Станишевского:

— Присаживайтесь, Филипп Оскарович. Если не ошибаюсь, в здешнем цирке вы уже двенадцатый год?

— Не совсем. Тринадцатый!

— Чертова дюжина, выходит? Впрочем, дела у нас с вами сейчас такие — кажется, ничем не испугаешь. Как же, Филипп Оскарович, дальше будем жить?

Станишевский (ростом был он мал, отличался чрезмерно обильной шевелюрой) поспешил ответить, что нынешние затруднения считает явлением временным и если ему как администратору предоставлена будет карт-бланш. Последнее слово произнес с особым вкусом, напевно и в нос.

— Вот как? Карт-бланш? — переспросил Костюченко. — А мне какую роль намерены отвести?

— Вам? Не совсем понимаю.

— Очень просто. Я ведь тоже не собираюсь ходить в бездельниках!

Закрыв сезон, Костюченко побывал в главке, но не особенно удачно. Управляющего на месте не застал, а работники аппарата не скрывали холодка: видимо, новый горноуральский директор казался им фигурой временной, проходной. Такую же и снисходительную, и недоверчивую нотку уловил Костюченко в разговоре с некоторыми из цирковых директоров: оказался по соседству с ними в гостинице.

И еще одно насторожило Костюченко: директора не таили своего предубеждения к артистам. Народ, конечно, талантливый, но трудный. Постоянно надо быть начеку. Своенравный народ.

— В чем же она заключается, эта своенравность?

— Э, батенька! Еще хлебнете!

Недомолвки всегда претили Костюченко. Кончилось тем, что он взорвался, на себя самого прикрикнул строго: «Не тому тебя учили в армии, чтобы дух боевой утрачивать, оборону занимать!» Засучив рукава, вернулся к переговорам в главке и в конечном счете кое-чего добился — доказал неотложность ремонтных дел и выторговал некоторые средства. Вернувшись, используя зимнее время (Горноуральский цирк работал лишь в летний сезон), перекрыл прохудившуюся кровлю, расширил закулисные помещения, косметику навел. Ближе к весне, приехав в главк вторично, в первый же день был принят управляющим.

— Выкладывайте, Александр Афанасьевич! Как на духу выкладывайте! — с хитроватой улыбкой щурился управляющий. — Помню, на первых порах и мне приходилось туго. Ох, как туго!

Он как бы приоткрывал лазейку для невеселых признаний. Костюченко, однако, ею не воспользовался. Напротив, доложил об успешном окончании ремонта и кратко перечислил произведенные работы.

— Изрядно, — оценил управляющий. — Тем более, средства отпущены были минимальные. Или же долгов наделали?

— Обошлось без долгов, — заверил Костюченко. — То помогло, что местные организации включили цирковые нужды в общий план городского благоустройства.