Всегда возвращаются птицы

День за днем Иза только и делала, что перебирала обрывки разговоров с Андреем, а среди ночи просыпалась от прилива фаталистической обреченности. Это чувство имело название: вина. Красные ковровые дорожки вызывали в Изе ощущение знобкой наготы. Всюду чудились брезгливые усмешки, казалось, в институте нет человека, который не знал бы о предательской подписи под «совещательным» документом. Изматывающая боязнь начала отступать лишь тогда, когда Жене удалось выяснить в комсомольском бюро, что никто не собирается разбираться, действительно ли Гусев крал книги из библиотек.

Парторг не вызвал Ксюшу на беседу с глазу на глаз, как сулился. То ли забыл, то ли счел угрозу «вылета» достаточным предупреждением. Он вдруг прекратил преследовать Изу. В коридорах она прокрадывалась мимо Бориса Владимировича на грани беспамятства и, отдышавшись, с облегчением убеждалась: даже не смотрит. Лариса, кажется, тоже стала теперь ему не нужна. Впрочем, она процветала и без его поддержки. Ларисин съездовский доклад на тему борьбы студентов с религией получил высокую оценку.

Вскоре Борис Владимирович вообще исчез. Поговаривали, будто он приглашен на прежнюю работу. Изину радость по этому поводу омрачил молчаливый уход Ниночки из института. Песковская не зашла в общежитие, не захотела встретиться – значит, винила… А потом нехорошие перемены произошли с Ксюшей. Она сделалась какой-то рассеянной, осунулась и, главное, перестала бегать на репетиции. На осторожный вопрос спокойно ответила, что рассталась с Патриком. Больше ни слова.

Заметив, как сильно Иза расстраивается из-за внезапной Ксюшиной замкнутости, опытная во многих отношениях Женя поделилась своей догадкой:

– Скорее всего, политика вмешалась. С одной моей знакомой случилось то же самое. Формально у нас не препятствуют браку с иностранцами, на деле же упрекают в отсутствии патриотизма, требуют сотни справок и даже грозятся. Всю душу могут вынуть запросто.

Несмотря на дурные предчувствия и приступы мрачного настроения, часто мучающие Изу без особого повода, она старалась как-нибудь развеселить Ксюшу, вытащить в кино, просто на прогулку. Ничего не получалось. Уставая от притворства, Иза переключалась на борьбу с собственным отчаянием, и так же впустую.

Джазовый фестиваль прошел без Ксюшиного участия. Зимой, не слушая ни уговоров, ни слезных просьб, она внезапно бросила учебу и уехала к родителям в Забайкалье. Иза очень скучала, ведь ближе Ксюши у нее в Москве никого не было. Да и нигде не было, кроме двух старых соседок в Якутске.

Вечерами, сидя по-турецки с учебником на кровати и забыв о занятиях, Иза подолгу бродила глазами по карте СССР. Всматривалась в бирюзовое коромысло озера Байкал, возле которого разбросались в межгорьях староверские деревушки, и где-то среди них красовалась «кучерями» Ксюшина. Река Лена вылетала из-под стражи байкальских хребтов и мягко, долго обтекала нежной рукой северные земли. Лохматый зверь Балтийского моря опирался на карту двумя голубыми лапами, опустив хвост за ее пределы. Удравшая к Юкатанскому проливу ящерица Кубы не высовывалась даже кончиком хвоста…

Иза давно не видела Патрика. Он, наверное, грезил об открытиях новых месторождений в своей лазурной стране, и память о Ксюше потихоньку заметалась московскими снегами с мечтой о белых песках Варадеро. Ах, как же подмывало найти Кэролайна и рассказать ему новости! Но Ксюша строго-настрого предупредила в письме: «…не вздумай болтать обо мне Патрику. Если спросит, скажи, что живу хорошо, чего и ему желаю. Юрию и ребятам в ансамбле кланяйся от меня. Успехов им и здоровья, пусть курят поменьше». А Иза и с Юрием сто лет не встречалась. Ни с ним, ни с Валентином Марковичем. Носилась из общежития в институт и обратно, раз в три дня захаживала в гастроном – вот и вся ее дорога. О весточках от Ксюши узнавала обычно по хитрому виду Дарьи Максимовны. Довольная нетерпением Изы, вахтерша вынимала из-за стойки толстенький конверт и, помахивая им, всякий раз дразнила: «Пляши, а то не дам!»

Письма Ксюша писала нечасто, но обстоятельно и, отмечала Иза с улыбкой, почти грамотно. Очевидно, совет мысленно записывать фразы, произнесенные вслух, не пропал даром. Ксюша в подробностях сообщала о здоровье родных, об Эльфриде Оттовне и своем клубе, где начала работать художественным руководителем через месяц после рождения сынишки.

За маленьким Николаем Патриковичем приглядывала мать. Ксюша несколько раз на дню бегала домой кормить ребенка, благо клуб был недалеко. Давно онемевший после инсульта отец неожиданно начал выговаривать «Каля» – имя свое и внука. Мать так привязалась к младшему Николаю, что ревновала его к дочери, о чем Ксюша писала со смехом: «…а была бы, говорит, титька моя с молоком, мы бы с Николушкой вовсе в тебе не нуждалися». С любительской фотографии на Изу смышлено смотрел кудрявый младенец экзотической красоты…