Всего 50

Хотя, если честно, после сорока цифры пугали меня всё меньше. Они скорее указывали путь осмысленного наслаждения каждым прожитым днем, а уж тем более – годом. Это пришло само собой, как приходит, наверное, ко всякому – понимание, что активных лет осталось меньше, чем прожито. И, поди, узнай, что там ждёт впереди…

После отлёта Бурмакова с компанией берег моря несколько опустел. Самое время для пеших прогулок и обдумывания плана предстоящей статьи. Последние два дня я практически ни с кем не общалась, собирая материал о выставке французского художника и целыми днями интерпретируя смысл его инсталляций. Кое-что, пожалуй, угадала – не Сальвадор же Дали с его лабиринтами подсознания. Позвонив в редакцию газеты, заказавшей статью, я сама назначила день сдачи, уверенная, что успею.

Море уже три дня никого к себе не подпускало. Штормило, не угрожая, но показывая характер. Я всё равно подходила к нему каждый день и здоровалась – такая у меня сложилась традиция и образовалась потребность. Море не только успокаивало, но и наполняло энергией, и вдохновляло. Всегда, в любую погоду. Обожаю с ним разговаривать. Оно отвечает… Сегодня, к примеру, розовый закат благосклонно возвестил о том, что ветер разгонит тучи, и погода наладится.

Достав из чемодана любимую юбку, я повесила её на стул. Вдруг Виталий возьмёт, да и прилетит? Его молчание вполне могло означать нетривиальное развитие сюжета. Он на подобную непредсказуемость способен. К тому же мужчине свойственно оставлять за собой последнее слово. Для этого нужно лишь восстановить статус-кво: прилететь и вернуть пожелавшую расстаться женщину. А там видно будет. Может, и оставить потом всё, как есть. Или все-таки расстаться, но уже самому сделав к этому шаг. Такова природа мужчины-самца. Хотя, чего это я философствую? Тот день рождения торчал в памяти, как никакой другой. Пожалуй, щедрый Виталий – единственный, кто меня действительно баловал…

Он, разумеется, не прилетел. Только позвонил и поздравил. Сделал вид, что я никаких точек не ставила, балагурил сочным голосом. И, привычно привирая себе в оправдание, стал таять в моих глазах, как мираж в пустыне. Тогда и возникла на горизонте яхта художника Бурмакова с телохранителем…

По прилёте в Москву я получила первое смс от Сергея. Ответила – по-летнему игриво, беззаботно. Две недели мы активно и охотно переписывались. И незаметно наш пинг-понг превратился… в большой теннис. Такой большой, что перекрыл мне небо. Но об этом чуть позже, потому что сейчас прошлое не имеет значения. Ведь будущее наше гораздо интереснее. Мы решили быть вместе. Осталось только мне смириться с тем, что любимый – женат, а ждать его придется не месяц и не два. Так он сразу объявил. И я, приняв жёсткие условия, ждала его и ждала…

***

Симпозиум в Москве прошёл на редкость стандартно. Моё выступление вызвало резонанс, пресса отреагировала типично вежливо. Сознание выполненного долга помогло мне быстро оформить отпуск, и на следующий день я вылетела в Германию.

На паспортном контроле мои плечи расправились сами собой: всякий раз, прилетая в эту страну, меня накрывало ощущение резкой прибавки чувства собственного достоинства. Исходило ли это от корректного обращения полицейских с моим паспортом и пожелания ими «доброго дня» по завершении контроля? Или от общей атмосферы толерантности, царящей на немецкой земле? Или от идеальной чистоты в здании аэропорта и отсутствия суеты? Трудно сказать. В любом случае, немецкая правильность, в пику русской бесшабашности, выигрывала на сто очков, как минимум. Особенно после столкновения с последней.

Мне в своё время повезло. В 1989 году Горбачёв с Колем договорились, чтобы железный занавес рухнул. И мы, как любопытные мыши из норы, высунулись из спёртого советского пространства. Началось великое переселение народов. Охваченная повальной жаждой восстановления справедливости, я написала запрос в КГБ, и моего, как выяснилось, расстрелянного деда, немца, «врага народа», которого «заложил» в НКВД двоюродный брат, реабилитировали. Правдами и неправдами, однако, в рамках законности, мне удалось добиться компенсации за эту трагедию семьи. Но не от своей родины, а от демократической страны Германии. И теперь у меня есть вид на жительство и возможность находиться на немецкой территории с правом, оплаченным кровью моего красивого, сильного духом деда Генриха. Ему был всего тридцать один год, когда у него отняли жизнь. Оставшихся без отца пятерых детей вырастила Эрна, его жена, которая больше так и не вышла замуж.

ГЛАВА 2. Лапки по локоть в крови

В Ганновере я обычно останавливалась у родственников по линии матери. В девяностые они, волею подобных судеб, стали «иностранцами», довольно скоро обустроились и онемечились. Однако не настолько, чтобы отказывать мне в крыше над головой. У них даже стояла под навесом и не просила есть моя подержанная машина.

Что касается нынешней поездки, то я вообще приехала в пустой дом: семья укатила на испанскую Косту Браву, оставив мне ключи у соседей.