Всего лишь женщина. Человек, которого выслеживают

— Нет, это я… это я тебе говорю, — перешел я на крик. — В конце-то концов, имею я право на то, чтобы меня оставили в покое, или нет? А что до того, что о нас рассказывают…

— Обо мне, — поправила меня Мариэтта. — Меня все осуждают. Если бы ты знал, Клод, до какой степени, ты бы меня понял… Какие злые люди! Им рот ведь не заткнешь.

— Мариэтта!

Она повернулась ко мне.

— Ну ладно… — сказал я ей. — Посмотри мне в глаза. Постарайся… Ну что ты? Ну что ты? Ты что, собираешься опять плакать?

Я даже не подозревал, как это было жестоко сказать тогда «опять», и Мариэтта ничего не сказала мне.

— Видишь? — Она повернула ко мне свое лицо. — Я не плачу.

— Но… ведь ты плакала, — понял я по ее глазам.

— Я?

— Бедная моя малышка!

Единственной возможностью вытянуть что-то из Мариэтты было сочувствие — нужно было пожалеть ее. Впрочем, я и сам чувствовал себя растроганным, увидев ее слезы, которые она скрыла от меня, и боль, которую она пыталась подавить, стараясь, чтобы та не вырвалась наружу.

— Расскажи мне, — начал я полушепотом, — расскажи мне все… Скажи мне все без утайки… Как она посоветовала тебе представить…

— О Клод, — упрекнула меня Мариэтта.

— Давай я сам тебя расспрошу, — сказал я как мог более нежно. — Ты согласна? Ведь это не твоя идея?.. Тебе ее подсказали? Тебе посоветовали?

— Да.

— Зачем?

Мариэтта опустила голову.

— Вот этого я совсем не понимаю, — продолжал я, — какой у этой женщины может быть интерес разлучать нас?.. А интерес у нее, конечно же, есть… Так ведь?.. Послушай, Мариэтта, ответь мне. Да ответь же, в конце концов! Ты сознаешь, что происходит?

Однако мысли Мариэтты были где-то далеко. Она не слышала меня.

— Ну, — продолжал я, дергая ее за руку. — Ты будешь говорить? Кто она, эта женщина?..

— Это твоя мать, — вымолвила, наконец, Мариэтта, вся напрягшись от смущения. — Она приходила… четыре или пять дней назад… и она… она…

Бедняжка устало махнула рукой, не договорив фразу, подошла к кровати и упала на нее, уткнувшись лицом в простыню.

— «Патронша»! — воскликнул я.

— Сюда… да… да… — с трудом выговаривала Мариэтта, рыдая и всхлипывая, — …она пришла… она была очень любезна со мной… она не сказала мне ничего… грубого… Нет, Клод, не надо так думать… Только… понимаешь… она приходила только для того, чтобы попросить меня… ну, понимаешь… мы вдвоем… она уже не в состоянии все это выносить… после того скандала, который… для нее… для ее дома… Она ведь не злая женщина… Я сама… если бы у меня был сын, который общался бы с такой же несчастной, как я!.. Я понимаю ее… Я обещала ей это… Она заставила меня поклясться… Ты понимаешь, Клод… Понимаешь! Я не хотела тебе говорить… Что теперь с нами будет?

— Я не брошу тебя, Мариэтта, — обещал я ей, потрясенный тем, что она мне только что сообщила, — никогда!

— Не говори так… — взмолилась Мариэтта. — Она может сделать все, чтобы меня выгнали из города… если захочет. О! Ну и ладно, я уеду… конечно… что из этого?

— Тогда я уеду с тобой, — громко сказал я. — Это так же верно, как то, что я сейчас нахожусь здесь… Я уеду… Клянусь тебе. Даже если ты будешь против.

— Нет, нет… — возражала она.

— Немедленно, — заявил я, принимая решение. — Подожди меня. Я скоро вернусь. Ты поняла? Собери свои вещи. Мы уедем завтра. Я пошел к «патронше».

И я оставил Мариэтту лежать, как она лежала, поперек кровати, и вытирать глаза, а сам вышел, весь кипя от злости.

…Снова пошел дождь. На улицах редкие прохожие в воскресных одеждах шли с зонтами мимо закрытых витрин. О! Как они были мне отвратительны. Они сами, их повседневное существование, их пошлое существование без просвета, без свободы… Что касается меня, то я шел навстречу своей свободе. Я собирался сообщить это своей матери. И мне все было безразлично! Уехать вместе с Мариэттой, хотя бы даже из-за такой сомнительной, такой унизительной связи — это меня чрезвычайно привлекало… Прощай, родной город, дом, семья! Я уходил. Я решил покинуть именно вас и ваши отвратительные комбинации, а не мою любовницу! Я решил покинуть вас и ваши отвратительные будни!

XXIV

Когда я вошел в вестибюль гостиницы и окликнул «патроншу», то увидел там мужчину, которого я никогда прежде не встречал и который тут же поднялся со стула; он произвел на меня неприятное впечатление, но я прошел мимо, не обращая на него внимания.

Где же мать? Я зашел в малую гостиную, где «патронша» обычно находилась — она была пуста. Пустым оказался и кабинет, через который я вернулся в вестибюль… Что бы это значило? И еще этот человек, так и оставшийся стоять, который теперь смотрел на меня, не отрываясь.

— Вы ждете кого-то? — поинтересовался я.

Он неопределенно улыбнулся.

— А моя мать? — продолжал я. — Она там?

— Сейчас она спустится, — ответил незнакомец.

Я подумал, что он хочет поговорить со мной, настолько явно на его лице было написано это намерение, но он удержался, а легкая улыбка снова появилась у него на губах да там и осталась. Я собрался было подняться по лестнице наверх, но эта улыбка заставила меня задержаться, я обернулся и молча посмотрел на человека, возбудившего мое любопытство, которого я видел в доме впервые.