Всего несколько дней

Грудь Антона распирали радость и гордость, будто он сам вместе со студентами стучал отбойным молотком. Хотелось на радостях выкинуть какое-нибудь смешное коленце, чтобы Ася расхохоталась. По наблюдениям Антона, девчонки любят хохотать. Но смешного не придумывалось. И Ася настроена серьезно, расспрашивала, как художники рисуют.

— Как? Сначала возникает мысль? Наверное, у них цветные мысли, да? А можно рисовать не с натуры, а из воображения? Если бы я была художником, писала бы только из воображения, только счастливое.

Шагать, шагать без конца рядом с Асей, краем глаза видеть ее лицо, задумчивую улыбку и вдруг испытать что-то чудесное, отчего захолонет сердце — это ветром отнесло ее волосы, и они легко коснулись его щеки. Ася поправит волнистую гривку.

Надо было пересечь Кропоткинскую, затем растрепанный двор Антона, и вот оно, Асино стройное светло-серое здание, но Антон повел ее не прямо, а переулками, делая порядочный крюк, чтобы подольше побыть вместе.

Он не заметил и после не мог вспомнить, откуда и как возле них очутились двое дюжих лохматых парней и зажали их с Асей как в тиски. Один в расклешенных брюках, нейлоновой куртке со множеством застежек-«молний», с изжеванной сигаретой в углу рта, крепко прислонился к плечу Антона. Другой взял Асю за локоть.

— Пусти! Как ты смеешь? — испуганно вскрикнула она.

— Ты, хлюпик, — не обращая внимания на ее крик, просипел парень Антону, — катись с глаз долой. Живо! Чтоб вмиг следа не осталось.

Тот, который занял позицию со стороны Антона, толкнул его в спину таким мощным и, видно, натренированным пинком, что Антон буквально отлетел шага на два вперед.

— С глаз долой! Марш!

— Девочка, не трепыхайся, — услышал Антон. — Зайдем с тобой в один верный приютик, проведем миленько время, да не бойся, отпустим живой.

— Помогите! — кричала Ася.

Переулок был темен и пуст.

Не помня себя, Антон кинулся на парня, державшего Асю. Не рассчитывая, не целясь, ткнул кулаком в ухо, шею. И взвыл от боли: должно быть, ему выбили глаз — как гвоздем просверлило. Должно быть, кирпичом раскололи затылок. Пересилив боль, он рванулся и, не помня как, изловчившись, ногой ударил в живот тому, кто держал Асю.

— Ножичка захотел? — послышалось мерзкое.

Сейчас Антона убьют.

В это время за спиной у них оглушительно залился милицейский свисток.

11

Два дюжих парня, минутой раньше внезапно выросшие по бокам Антона и Аси, при звуке милицейского свистка молниеносно сгинули, словно сквозь землю провалились, вернее, нырнули в черноту длинной подворотни, которую, скорее всего, умышленно выбрали местом нападения. Так мрачна и темна была подворотня.

— Гады трусливые, — презрительно произнес кто-то.

Ася и Антон оглянулись, ища милиционера, отогнавшего от них хулиганов. Милиционера не было.

Пожилой, довольно высокий плотный мужчина в пальто и шляпе стоял возле, с участливым любопытством поглядывая на них.

— Испугались? Есть чего. На мордах написано, что за фрукты. А вы, детишки, для прогулок людней ищите закоулок. Извините, Грибоедова немного переврал. Проводим девушку? — обратился незнакомец к Антону.

Антон чувствовал Асину холодную, как ледышка, руку в своей.

Она молчала. Ужас стоял в ее глазах.

— Ася, обошлось. Позабудь.

— Зовут меня Семеном Борисовичем, — говорил между тем незнакомец. — Оказался здесь в гостях по случаю дня рождения приятеля. А свисток, вот он, знак моего высокого звания. Ответственный дружинник, под моим началом человек пятнадцать пацанов ваших, примерно, годочков. Свисток на всякую шваль безотказно действует. Проверено не раз.

Должно быть, Семен Борисович в гостях немного выпил и до самого Асиного дома не умолкал, расхваливая своих дружинников и вообще нашу морально здоровую молодежь (подонки, понятно, встречаются, но не они определяют лицо поколения), пересказал недавно увиденный фильм, одобрил «Жигули» последней марки и вкуснейшую воду «Байкал», которая десять очков даст вперед американской «Кока-коле», как и многое другое в нашей действительности, заключил Семен Борисович, когда они подошли к галерее с плафонами Асиного дома.

— В подобных внушительных зданиях обитают обычно люди, состоящие на больших государственных должностях или представители высокого искусства, — заметил Семен Борисович и, прощаясь с Асей, галантно приподнял шляпу.

— В каком-нибудь ин-язе или ГИТИСе учится? — спросил, когда за Асей захлопнулась дверь.

— Пока в школе.

— А ты?

— Я нигде.

— То есть? Как прикажете понять?

Семен Борисович остановился, глядя во все глаза на Антона. Они стояли под уличный фонарем, и Антон хорошо рассмотрел тщательно выбритые щеки и крутой подбородок Семена Борисовича, густые брови и затаившийся, но готовый вспыхнуть смех в глазах.

«Актер, — угадал Антон и почему-то решил: — Наверное, из Театра сатиры».

— Не учишься. А как родители на такое странное обстоятельство смотрят? — удивленно продолжал «актер».

— Родителей нет.

— То есть?

— Отец умер. Мама в больнице.

— Ситуация, — озадаченно произнес «актер». — Неужели так уж вовсе один? Может, соседи хорошие?