Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения

Вторым будет Андрей. Присланный из Москвы судья Верховного Суда СССР. Я переживаю приступ пробудившейся шизофрении вместе с ним и сейчас. Какая-то дальняя сторона моего совершенного организма на просторах сущего вакуума охвачена образами.

Я сижу в душном брюхе гусеничной БМП и, вылавливая из воздуха мерцающие шарики-каштаны с мушиными, сетчатыми крылышками, видимые только мне, сокрушённо гадаю, почему этот величественный молодой человек, прячущий глаза за непроницаемыми тёмными очками выбрал себе в фавориты простого офицера. К тому же раненого. К тому же, кажется, совсем безразличного к Шаб-Ниггурату.

Я сижу и гляжу в затылок сержанту, который в свою очередь, смотрит в визор перископа. А водитель пялится в смотровые щели — слишком узкие. Внутрь поступают выхлопные газы, но всем плевать…

Я отрываю крылышко от шарика, и тот распадается в руках, как трухлявый брусок.

— Что вы мне подсовываете… — шепчу я.

Через люк в крыше на меня поглядывает охранник. Следит за тем, как я выделываю пассы в пустом воздухе, преследуя порхающих фей.

Я видел адову пещеру. Зёв размером с кратер, полный зубов на дисках, вращающихся подобно циркулярной пиле в глубокой глотке. И что-то замкнуло во мне, когда самолет, в котором я летел в Ленинград, обдало слизью. Качнуло, швырнуло навстречу пасти, едва не поглотившей его. Кто бы мог подумать, что может происходить там внизу…

— Ха-ха… — говорю я, выщипывая остатки волос с головы.

— Видимость почти нулевая.

— Главное ехать за кормой восьмого…

Переговаривается между собой экипаж, игнорируя тихое сумасшествие своего высокого пленника.

Помутнение. Я не чувствую времени. Я не задаю вопросов, что здесь происходит. Для меня желанное расстрел.

— Ты веришь в то, что видишь?.. — говорит тот, который смотрит в перископ.

— Как это?.. Я вижу стену…

— Я не про то. Может это всё не по-настоящему…

Внезапный толчок и лязгающий, надсадный скрежет. Я скатываюсь со скамьи и врезаюсь в ящик со снарядами головой, разбивая лоб до крови. Даже не замечаю удара, только мои светящиеся друзья сменяются потемнением в глазах и цветными кругами…

— Тормози!

— Твою ж мать!..

— Врезались?!..

Сверху сваливается охранник, отчаянно матерясь. Никто тут отчего-то не пытается соблюдать субординацию, никто не называет друг друга «товарищ», но знаки различия имеет. Чёртовы сержантские лычки, например…

Впрочем, через минуту движение возобновляется. Некогда устраивать разборки, ничья корма и ничей нос, не помяты. Броня неприкосновенна.

Когда колонна начинает следовать вдоль выросшей чёрной тени, превратившейся в часть тела существа, какую только непонятно, снаружи раздаётся крик:

— Нас атакуют!!!

А я пропускаю всё. Я лью свою кровь на железный пол, и мне кажется, она прожигает сталь, булькает и скворчит как лава. Сверху доносятся странные шлепки по корпусу и свистящие звуки выстрелов из лучевого оружия.

Кровь загустевает, превращается в шевелящуюся многоножку не способную оторвать уплощённое тело от пола — и тогда я понимаю, озаряюсь мыслью — её раздавили, и она приклеилась внутренностями.

— Мама… мама… — шепчу я.

Холодная, пыльная хата и сухая, старая, мёртвая женщина, облепленная многоножками, лезущими из сырого земляного пола. А я кричу и отчаянно топчу их — жирных, оранжевых, извивающихся на складках одежды. Лопающихся, будто капсулы с рыбьим жиром…

И затемнение…

Для Андрея желанное, похожее на смерть — забытье. Для меня же просто ещё один фрагмент мозаики. Когда он приходит в себя — рассудок кристально чист. Его ведут вместе с Челищевым к человеку в тёмных очках. Он понимает зачем. И осознаёт, что должен прояснить для себя кое-что, прежде чем потеряет всякую способность к критической оценке…

Последней в колонне следует передвижная лаборатория. Целый дом-фургон с десятью колёсными осями и двумя мощными дизельными двигателями — бронёй, пулемётами, взводом охраны.

Андрей, Леонид Челищев — обе части меня находятся в идеально чистом чреве машины. В стерильной белизне освещённой белым светом ртутных ламп, заставленной мигающими приборами, стеклянными колбами, хирургическими инструментами.

«Соты», забиты до отказа — результат лучше, чем можно было ожидать. Ми-го утверждают, что существа способны к делению и при благоприятных обстоятельствах — оптимальном сочетании температуры и давления — процесс может начаться, после чего первая сотня тысяч возрастёт в два-три раза уже через несколько суток. Колонна готовится к отходу, и есть время на эксперимент, на первую пробу…

— Я хочу получить ответ, — говорит Андрей. Его рассудок встал на место, временно просветлел. Он уже не жаждет наброситься на майора, не мечтает стать фаворитом человека в тёмных очках, не ловит фей. Он понимает, что они с Челищевым в одинаковом положении подопытных и стоят подле друг друга, едва не касаясь плечами. Оба измучены, изранены, почти безумны по-своему.

— Валяй! — отрезает Марк, вынося стальной контейнер из холодильной камеры. В нём экземпляры — первая выжимка аморфных существ. — Пусть это будет последнее проявление скептицизма и критического ума перед безднами слепой веры!