Вселенная Г. Ф. Лавкрафта. Свободные продолжения

Дом тётки — очень уединенный, с дороги не видно. Весь зарос ильмами и яблонями. И всего через сотню ярдов — море. Хотя моря ты в окна сроду не увидишь, а увидишь ты только эти дурацкие ильмы. Что же удивительного, что приморская наша улочка так и называлась уже лет двести — Ильмовая? И не надо видеть тут никаких параллелей с известным ужастиком. В каждом окрестном городке есть улица с таким названием, готов на что угодно поспорить.

Плимут город хоть и старый-старый, но совсем не большой, всего полсотни тысяч. Так что здесь ты всегда на виду. Особенно — если происходишь из такой фамилии, как Банкфорты. Те, кто учился где-нибудь в Гарварде или Вест-Пойнте, наверняка понимают, о чём я говорю. Не раз они матерились, потея над старательно составленными «банкфортскими», учебниками по истории США. Вот этот самый Банкфорт — кто-то вроде двоюродного прадедушки моего отца. Отец того Банкфорта, проповедник, тоже был весьма славен. Так что и поныне семейство наше считается в городе одним из самых уважаемых. Я происхожу из побочной, ничем не прославленной ветви этого прославленного рода. Но всё ровно, в глазах городских куриц, а также и моих родных, я отщепенец, белая ворона, недостойная своей черной стаи. А всё потому, что «репутацию Банкфортов и Уэйнов надо поддерживать не смотря ни на что». Школу кое-как закончил, да и то, какую? Вовсе не ту, что все Банкрофты и Уэйны заканчивали, а вполне себе обычную муниципальную, где учеников учат на химии в основном тому, как не закапать слюной или кетчупом учебник.

А с другой стороны — никто тебя не потревожит, если сильно не нарываться. Живешь себе скрытый за ильмами — и всё. По крайней мере, в тёткином райончике так и было.

Несколько лет назад, когда отец умер, дядя Инек Уэйн пришёл для «серьезного разговора», как они это называют.

— Джордж, дорогой мой Джордж!

Представляете, он даже голос возвысил в точности так, как в церкви, когда хотят обличить грешницу. Хотя сам в церкви и не выступал сроду, но, наверное, это у него просто врожденный талант… Я, говорит, теперь тебе вместо отца в некотором смысле. Тебе надо задуматься о продолжении дела предков… Ну, вы понимаете. А я уже тогда всерьёз намерился двинуть в Сиэтл. Не знаю, почему именно Сиэтл. Не только из-за музыки. Музыки и в Нью-Йорке навалом, больше чем где-нибудь. Мне просто захотелось переместиться на противоположную сторону континента от всего этого семейства Банкфортов, и от семейства Уэйнов. А еще на живых тлинкитов очень хотелось посмотреть. С перьями и с копьями. Как они на лосося охотятся и потлач потом устраивают.

Сегодня приехала, вся исстрясенная в хлам, Сесиль. Вывалилась из автобуса, махнула длинной белокурой косой, упала ко мне в руки.

— Ох, что бы я делал без тебя! Какая ты милая! Что бы я делал, если бы год назад ты не свалила из своей болотной Луизианы! — так я кричал ей, а она крикнула мне в ответ: — Чё, чё! Нашёл бы себе другую девчонку!

Мы кричали громко, чтобы лучше себя слышать сквозь грохот моторов и визги пассажиров, а ещё потому, что у нас и правда были сильные эмоции.

Потом она пробормотала что-то на своём ужасном французском, а потом сказала: хочу подстричься.

Я возразил, что уже поздно и подстрижешься завтра с утра. На том и порешили, и отправились в аккуратном чистеньком такси прямо в наш новый дом. Я сказал таксисту, чтобы сначала он провез нас поблизости от нашей великой гордости. Каждый плимутец гордится, что именно здесь находится знаменитый памятник Отцам-основателям. Мистер Бэйкер нам говорил, что он второй по размеру во всех США, и туристические проспекты утверждают тоже самое. Памятник отцам, но изображает, почему-то, бабу в древне-римском одеянии. У постамента там ещё разные аллегорические фигуры, сплошь римлянки и римляне. Одна женщина изображает Образование, другая — Закон. Есть ещё мужик, он символизирует свободу. Мужик в каске и вооружён мечом.

Терпеть не могу такие вот аллегорические фигуры и совсем не понимаю — чем тут гордиться? И зачем на них ходить смотреть?

Да, кстати, совсем недавно в Сиэтле, в районе Фремонт где мы с Сесиль так любили тусоваться, установили зачем-то памятник Ленину, вождю коммунистов. Специально привезли его из Чехословакии, вы только подумайте! И постоянно зажигают над ним неоновые пентограммы. Всего через год после смерти Курта Кобейна, заметьте. А Курту памятника до сих пор ни одного. И это в Изумрудном городе. Может, у меня и паранойя, но разве вам лично не кажется, что это что-то значит? Но нового Ленина мы полюбили, его так интересно было рассматривать под воздействием некоторых веществ. Мы все гадали, а что это он в руке так сильно сживает? Кто-говорил, что мертвую птицу. Кто-то умный — что письмо царю об освобождении крестьян. Но одна чешка или полька разъяснила нам, что держит он всего-навсего кепку.