— Хм, — ответил я, слегка кивнув головой, пытаясь передать такой тон речи, который не показался бы грубым и в то же время не особо располагал бы к дальнейшей беседе. Его голос обладал омерзительным, жидким свойством, почти похожим на полоскание горла. Повернув свою голову, чтобы взглянуть на этого человека под редкими вспышками фар проезжающих мимо автомобилей, я получил отнюдь не успокаивающее впечатление. Его лицо, даже при беглом осмотре, казалось, имело странный серый цвет; ощущение его нечистоты усиливалось до омерзения от вида его губ — оттянутых назад, так что были видны его гнилые зубы. Глаза этого человека были пусты и тупо смотрели на меня из глубоких, темных глазниц. Лицо его мало чем отличалось от посмертной маски, и когда пассажир через два сиденья впереди от меня включил индивидуальную лампочку над своей головой, я вздрогнул, увидев при тусклом свете, как у старика, сидящего рядом со мной, из глаз брызнула жёлтая жидкость, похожая на гной. Меня снова затрясло; я чувствовал, что почти задыхаюсь от близкого присутствия этого отвратительного привидения, и только странное оцепенение мышц не давало мне тут же подбежать к водителю и потребовать остановить автобус, чтобы я мог покинуть салон.
Время, казалось, тянулось бесконечно, и краем левого глаза я видел, что старик время от времени бросал на меня взгляды. Пока проходили минуты, зловоние соседа стало почти невыносимым. Мне в голову пришла мысль, что пассажиры вокруг нас, возможно, спят, и поэтому не чувствуют отвратительного зловония. Но оставался вопрос: тот человек впереди, что включил лампочку, тоже ничего не ощущает? Когда я изо всех сил пытался воспрепятствовать гнусному запаху вторгаться в мои ноздри, я всё же не мог не думать о том, что этот запах напоминает; и постепенно пришёл к мысли, что он очень похож на разложение органики — на гниющее мясо, которое завалялось на кухне.
— Послушайте.
Слово достигло меня со свистящим напором вонючего дыхания, от которого меня чуть не вырвало. Я повернулся к старику с крайним нежеланием смотреть на него, когда он заговорил снова:
— Мы подъезжаем к Акеливиллу. Я пожелаю вам доброй ночи через одну-две минуты.
Я устало улыбнулся, надеясь, что старик не заметил как я облегчённо вздохнул. Затем, поднимаясь со своего места, он обратился ко мне в последний раз, и от его слов меня пробрал ужас до самых костей.
— Вы
Когда он повернулся, чтобы встать в проходе, при быстрой вспышке бледного света я увидел как старик царапает свою щеку чешуйчатой и зловонной рукой, и куски плоти эластично отрывались и отлетали от щеки, поскольку его пальцы, казалось, проскальзывали внутрь лица. Мне тогда, должно быть потребовалась вся сила духа, чтобы удержаться от рвоты, но я только стонал, когда старик повернулся и пошёл между кресел к передней части автобуса. Он жестами стал объяснять водителю, что хочет здесь выйти.
Когда автобус изрыгнул это отвратительное существо, я заметил ещё одну фигуру, — женщину, ожидающую старика на обочине дороги. Её освещали слабые огни автомобилей, которые остановились позади автобуса, очевидно неспособного совершить разворот из-за машин на встречной полосе. Женщина была такой же изодранной, как и мой сосед, её лицо также напоминало посмертную маску, которая с тех пор навсегда врезалась в мою память. Когда автобус, наконец, тронулся с места, старик с женщиной омерзительно обнялись, смеясь при этом как мертвецы, а затем ночь снова поглотила их. Но по воле небес я не отвёл от этой парочки свой взгляд на несколько секунд раньше. И тогда в темноте я, возможно, не заметил бы…. О, Боже, я, возможно, не заметил бы!
Я не должен был заметить, что женщина, при всей её смертельной ужасности, была, очевидно, на восьмом или девятом месяце беременности!
Уильям Берроуз
Ветер умирает. Ты умираешь. Мы умираем