— ТАУЖ — Тезис Абсолютного Уважения к Жизни. Ко всякой жизни. Внешне это заключается в полном запрете на убийство.
— Ну это везде запрещено, — возразил я.
— Ничего подобного. В других мирах, по судебной терминологии, убийством считается лишь сознательное, преднамеренное уничтожение человека или мыслящего гуманоида. А у нас убийство — это любой процесс, связанный с лишением жизни всего, что ею наделено. Нельзя убивать не только существо разумное, что само собой разумеется, но и животное, птицу, рыбу, гусеницу, вообще все, что входит в понятие живого. Нельзя даже сорвать лист с дерева, ибо, делая это, мы совершаем в отношении растения убийство отдельной его части.
— То есть между убийством человека, дождевого червя или сломанным кустом нет никакой разницы? — удивился я.
— Абсолютно. Убийство есть убийство — вне зависимости от объекта, насилие в отношении которого совершается. Даже микробов у нас запрещено истреблять, так как научно доказано, что они тоже являются живыми биологическими существами.
— Так вот почему я не мог купить мыла! — воскликнул я.
— Вы очень рисковали. Вас могли привлечь за оскорбление общественной нравственности. Только подумайте: мыля руки или принимая аспирин, мы убиваем разом миллиарды живых существ. По той же причине мы перестали убираться в наших жилищах и мыть пол — ведь на каждом сантиметре пола или стен кипит микроскопическая жизнь, для которой тряпка с хлоркой стала бы трагедией. Стократно лучше страдать от грязи (к этому, кстати, быстро привыкаешь), чем ощущать себя убийцей невинных биологических созданий.
— Как же вы ухитряетесь так жить? — ужаснулся я. — Неужели вам не случалось прихлопнуть сгоряча муху или разжевать вместе с яблоком гусеницу? И что же, вас теперь считают убийцей?
— Вы правы. Такое порой происходит, — угрюмо признался доктор. — Каждый провинившийся, даже если поступок его не замечен, должен отправиться в совестильню, написать на себя заявление и принять наказание. Обычно оно бывает не очень строгим: за раздавленную гусеницу назначают десять суток безвозмездных общественных работ, а за лягушку или мышь — месяц. Работать чаще всего приходится на фабриках, производящих искусственные протеины, жиры и углеводы — ведь, отказавшись от овощей, фруктов и мяса, мы должны их чем-то замещать. Те же, кто не может работать, выплачивают штраф.
— А ваш Евлогий? Он тоже вкалывает по месяцу за каждую раздавленную букашку или отделывается штрафом? — не удержавшись, спросил я, подумав одновременно, какой это отличный способ для вымогательства взяток и пополнения чиновничьих карманов.
Астров укоризненно посмотрел на меня:
— В молодости, до того как сложилась его философия, правитель Евлогий, разумеется, грешил, как и все мы. Когда же впоследствии он понял, какие преступления по неразумению совершал, то сам заточил себя в аквариум — тесную стеклянную комнату размером пять метров на три. Последние десять лет он не выходит из нее даже ради официальных церемоний. Какой характер! Какая самоотверженность! — Голос моего собеседника дрогнул.
— М-да, — протянул я, но Астров не уловил недоверия.
— Для нас, простых людей, такое совершенство недосягаемо. Однако многие проявляют высокую нравственную сознательность. Например, если кто-то из сограждан желает, чтобы число микробов на его коже увеличилось, он приходит к нам, и мы мажем ему кожу специальным составом. Вот, кстати, он, у меня на столе… Не нуждаетесь?
Доктор открыл какой-то пузырек, и из него мерзко пахнуло тухлятиной. Я зажал ноздри, надеясь, что меня не стошнит.
— Не хотите? Очень жаль. Я вас не принуждаю, это добровольно, — с укором сказал Астров, закрывая пузырек.
Сам не знаю почему мерзкая вонь напомнила мне о странных декларациях, которые пришлось заполнить при въезде на планету, и я озабоченно спросил:
— Послушайте. В бумагах я перечислял свои родинки, заусенцы и мозоли. Не знаете, зачем это было нужно?
Доктор посмотрел на меня с укоризной:
— Согласно нашим законам, они тоже считаются живыми существами. Если окажется, что какая-то из родинок или мозолей исчезла или, предположим, заусенец срезан, значит, совершено убийство — разумеется, если раньше вы сами не сознаетесь в нем, как в непреднамеренном.
— Что?! — завопил я, вскакивая с места.
Мой собеседник поморщился:
— Не так громко, прошу вас. Вы взрослый человек. Родинки и мозоли состоят из живых клеток. Отделяя от тела, вы тем самым лишаете их питания и, по сути, хладнокровно умерщвляете. А убийство карается у нас очень строго.
— Чем? Смертью?
— Нет, что вы! — ужаснулся доктор. — Смертной казни у нас нет. Все преступления, о которых не было добровольно заявлено, наказываются пожизненным заключением с полной конфискацией имущества.
Внезапно видеовизор, висевший над докторским столом, стал издавать настойчивые сигналы. Астров немедленно бросился к нему и включил. На экране появился сморщенный беззубый старик, сидящий за каким-то стеклом.
— Это правитель Евлогий! Обращается с посланием к народу! — уважительно прошептал доктор.
С трудом шамкая губами и словно пережевывая слова, старик говорил: