Читаем Всем смертям назло. Записки фронтового летчика полностью

Шло время. Вслед за наступающим фронтом наш полк перемещался на запад. О Мустафе, которого вместе с Рексом отправили в армейский госпиталь, мы не имели никаких сведений.

В июне 1943 года по возвращении с задания прямо на стоянке встретил меня молоденький лейтенант. Представился, лихо козырнув:

— Товарищ командир, лейтенант Мустафа прибыл в ваше распоряжение!

Его лицо светилось улыбкой, глаза сверкали радостно и задорно. Он снова поселился с нами, готовясь к новой высадке в немецком тылу.

Однажды, не выдержав, я все же полюбопытствовал, чем занимается Мустафа там, за линией фронта. Тот нахмурился:

— Чем занимаюсь? А-а… И говорить-то противно, — заторопился вдруг на кухню Мустафа, прихватив для чего-то свой вещмешок.

Минут через пять вошел в комнату, еле волоча ноги, совершенно незнакомый мне подросток — грязный и взлохмаченный. На перепачканном дергающемся лице оборванца не было видно ни проблеска мысли. Глаза тупо глядели по сторонам, изо рта вылетали не то ругательства, не то болезненный хрип. Остановившись у дальней стены, он порылся в лохмотьях ватника, извлек листок бумаги, расправил его на ладони и, показав язык, плюнул на него. Внезапно резким движением он шлепнул листок на стену.

Я ахнул: на стене висела фашистская листовка с портретом Гитлера! Подросток проковылял к двери и застыл там, сгорбившись.

И вдруг через всю комнату блеснула молния — что-то сверкнуло в шевельнувшейся кисти руки, и в то же мгновение в горло на портрете вонзился нож. Почти одновременно из другого рукава вылетел второй нож и, повторно сверкнув молнией, воткнулся точно в глаз Гитлеру!

— Вот этим и занимаюсь, — грустно, но с затаенной гордостью сказал, сбрасывая лохмотья, Мустафа.

Освободив ножи, он протянул их мне. Короткие и узкие лезвия их были отточены до бритвенной остроты. Тяжелые дубовые ручки залиты внутри свинцом. Страшное оружие в умелых руках! На рукоятках зарубки — тонкие, потолще и крестиками.

— А это что?

— Тонкие — полицаи, потолще — немецкие солдаты, а каждый крестик — офицер. Пока всего полсотни гитлеровцев, но скоро будет больше.

Стало понятно, чем занимается Мустафа в немецком тылу.

— Этому меня обучили в разведывательной спецшколе: и притворяться, и стрелять, ну и с ножами вот — тоже… А возвращает ножи мне Рекс, этому я научил его сам. Он у меня умница!

Предгрозовой июньской ночью мы снова отвезли Мустафу за линию фронта, простились, и белый парашют потонул во тьме.

Он не вернулся. И сколько я ни спрашивал потом, никто не знал о судьбе паренька, носившего редкую и незабываемую партизанскую кличку — Мустафа.

Русский сувенир

Зима в тот год выдалась холодной и вьюжной. Неделями не показывалось солнце. Свинцовое небо сыпало и сыпало снегом, штормовой ветер укладывал его в причудливые сугробы — плотные, будто белый асфальт. Весь декабрь наш полк не столько летал, сколько откапывал из-под снега самолеты, расчищал рулежные дорожки и взлетную полосу.

Перед Новым годом на фронте наступило затишье. Боевым действиям «большой» авиации препятствовала погода. Лишь наши полотняно-фанерные Р-5, истинные хозяева ночного неба, круто замешанного на пурге, используя любую возможность, уходили в полет.

Срочный вызов в штаб полка был для меня и штурмана Алексея Атаманова нежданным-негаданным. Встретил нас начальник оперативного отдела дивизии полковник Стяжков.

— Садитесь, товарищи.

По одному только тону этого приглашения можно было безошибочно определить: предстоит нечто необычное.

— Завтра уже тридцать первое декабря, — словно это было для нас новостью, многозначительно сообщил полковник. — Политотдел направляет к вам в полк фронтовую бригаду артистов Мосэстрады. Кроме того, состоится и свой самодеятельный концерт. И все же в вашей праздничной программе чего-то не хватает. Вы не находите? — интригующе улыбнулся Стяжков.

Я озадаченно посмотрел на полковника; «Что это он так озаботился нашим новогодним вечером? Не похоже на него. Мужик серьезный, из-за таких пустяков не станет мотаться по полкам». Мой штурман тоже недоуменно пожал плечами, дескать, пока ничего не понимаю.

Стяжков перехватил наши взгляды, озорно рассмеялся:

— Думаете, «темнит» полковник? А вот и нет. В церемонии встречи Нового года явно нет коронного номера…

И тут я понял, на что намекает Стяжков. Ведь у немцев тоже будет встреча Нового года. Самое время «одарить» их к празднику — на долгую память!

— В нашей программе не хватает русских сувениров для немчуры. Верно, товарищ полковник? — спросил я.

— Совершенно верно! — довольный моей сообразительностью, подтвердил тот.

Атаманов, уловивший наконец суть разговора, широко улыбнулся:

— Точно, командир! И поздравим, и гостинцев отвезем каких надо. Сам Дед Мороз нам позавидует!

Посерьезневший Стяжков подошел к карте.

— Теперь — к делу. Нам сообщили, что в Кривом Роге немцы готовятся устроить новогоднюю вечеринку. Соберутся несколько сот офицеров. Место их встречи — церковь, которую они недавно оборудовали под офицерский ресторан…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Русская печь
Русская печь

Печное искусство — особый вид народного творчества, имеющий богатые традиции и приемы. «Печь нам мать родная», — говорил русский народ испокон веков. Ведь с ее помощью не только топились деревенские избы и городские усадьбы — в печи готовили пищу, на ней лечились и спали, о ней слагали легенды и сказки.Книга расскажет о том, как устроена обычная или усовершенствованная русская печь и из каких основных частей она состоит, как самому изготовить материалы для кладки и сложить печь, как сушить ее и декорировать, заготовлять дрова и разводить огонь, готовить в ней пищу и печь хлеб, коптить рыбу и обжигать глиняные изделия.Если вы хотите своими руками сложить печь в загородном доме или на даче, подробное описание устройства и кладки подскажет, как это сделать правильно, а масса прекрасных иллюстраций поможет представить все воочию.

Владимир Арсентьевич Ситников , Геннадий Федотов , Геннадий Яковлевич Федотов

Биографии и Мемуары / Хобби и ремесла / Проза для детей / Дом и досуг / Документальное