Всем стоять на Занзибаре

С каким же облегчением я отсюда уеду, – поймал себя на неожиданной мысли Дональд. – Господи, думаю, я даже был бы рад, если бы сегодня утром меня посадили в тюрьму. Я согласился бы работать на Луне или на ПРИМА, где угодно, даже в Ятаканге, лишь бы там, где я бы ожидал, что меня застанут врасплох, а не в родном городе, где все то, что казалось надежным и ординарным, вдруг дало мне под зад.

Как только они вошли, Чад, даже не спросив разрешения, отправился осматривать квартиру, заглядывая по очереди в каждую комнату и встряхивая головой будто от удивления.

– Точно в сон вернулся, знаете ли, – бросил он через плечо. – Словно проснулся, потом следующим вечером заснул и обнаружил, что сон шел без тебя своим чередом и ты вернулся в следующий эпизод.

– Так, по-вашему, та жизнь, которую вы вели последние несколько лет, более реальна, да? – осведомился Элиу.

Никто не предложил ему сесть. Он опустился в любимое кресло Нормана, поскольку оно было ближе всего, уютно в нем устроился, тщательно расправив складки бенинских одежд. Бархатный головной убор с перьями он положил на пол и потер красный след, который остался у него на лбу от шапочки.

– Более реальной? Дерьмо китовое, ну и вопрос! Но все современное, так называемое цивилизованное бытие уже само по себе попытка уйти от реальности, насколько эта ваша реальность вообще существует. Когда Дональд в последний раз смотрел на звезды? Когда Норман в последний раз вымок под дождем? От этих двоих звезды так же далеки, как цепочки огней Манхэттена! – Он ткнул большим пальцем в окно, за которым город сиял безвкусной пещерой Али-Бабы. – Процитирую самого себя – привычка, которая подтолкнула меня бросить пытаться повлиять на людей, потому что у меня кончились новые способы выражать мои мысли… Так о чем я говорил? Ах да. Реальный мир может застать вас врасплох, так? Мы только что наблюдали, как это случилось на вечеринке у Гвинни. Реальный мир ворвался в квартиру и основательно встряхнул этот расфуфыренный планктон!

– И каков же, по-вашему, будет эффект? – серьезно спросил Норман.

– Господи, ну почему ты обращаешься ко мне как к эрзацному Салманасару? Вот в чем проблема с такими, как ты, корпоративными шестеренками: вы променяли способность к независимому мышлению на сумку акций и приличную зарплату. Не против, если я себе налью?

Норман вздрогнул и молча указал на робобар, но Чад уже сам пробежал взглядом по тумблерам и клавишам набора.

– Кое-какой эффект я видел уже на самой вечеринке, – сказал Дональд. Тут его бы передернуло, но мускулы спины отказались реагировать на сигнал мозга. – Там был один мужчина, не важно, кто он. Я прочел по губам, что он говорил. А говорил он о том, как потерял любимую девушку, потому что ему не разрешили быть отцом ее детей.

– Для начала можешь умножить таких, как он, на миллион, – сказал Чад, доставая из раздатчика в робобаре «отвертку». – А может, на гораздо больший коэффициент. Хотя эту вечеринку едва ли можно считать чистой выборкой. Те, кто падок на подобные увеселения, в среднем слишком эгоистичны, чтобы рожать детей.

Он залпом проглотил свою «отвертку», кивнул одобрительно произведенному ею эффекту и снова нажал те же клавиши.

– Одну минутку, – вмешался Элиу. – Все кругом ведут себя так, будто эгоистично само желание иметь детей. И это меня тревожит. Я еще понимаю, как можно считать эгоистами пары, которые завели троих, четверых и больше. Но двое… это же только поддерживает равновесие…

– Хрестоматийный случай экономической зависти, – пожал плечами Чад. – Любое общество, которое лицемерно провозглашает идею равных возможностей, порождает зависть к тем, кому живется лучше вашего, даже если предмет этой зависти, так сказать, дефицитный продукт, нельзя разрубить и поделить на всех, поскольку при этом он будет уничтожен. Когда я был щенком, поводом для подобных обид были большие или меньшие умственные способности. Помнится, кое-кто в Тусле распускал клеветнические слухи о моих родителях по той лишь причине, что мы с сестрой были умнее остальных учеников в школе. Теперь дефицит – сами бэбики. Поэтому люди в общем и целом разделились на два лагеря: на тех, кто подпал под запрет комитетов по евгенике, считает, что их несправедливо лишили детей, и прячет кислую мину под маской праведного гнева, и на других – и их много больше, – кто не способен взять на себя ответственность за воспитание потомства и хватается за это как за предлог вторить первым.

– У меня есть взрослый сын, – помолчав, сказал Элиу. – Через год или два я, наверное, стану дедушкой. Я не почувствовал эффекта, о котором вы говорите.