Всемирная история глазами кошек

О синеглазый, славный Пасик!
Побудь со мной, побудь хоть часик.
Смятенный дух с его ворчаньем
Смири своим святым урчаньем.
Позволь тебя погладить, то есть
Воспеть тем самым шерсть и доблесть.
Весь, так сказать, триумф природы,
О честь и цвет твоей породы!
О средоточье серых красок!
Ты создан весь для смелых ласок.
Ты так прекрасен, так прелестен,
Ты стоишь гимнов, лестных песен,
О Паси! Что под стать усладе,
Что чувствует поэт при взгляде
На дивный стан! Но это чувство
Бессильно выразить искусство.
Теряя дар письма и слова,
Стенаю: Где резец, Канова?
Увы! Где ноты, Шостакович?
Где Элиасберг, Рабинович,
Где Лев Толстой? — здесь нужен классик.
О синеглазый, славный Пасик,
Ты дожил до худого часа.
О небо! Где же кисть Пикассо?!
Пусть Вайда стонет в море пьянства,
А Чаплин в океан пасьянса,
В сей Пасифик пустился смело.
Прекрасный Пасик! Что за дело?
Смеясь, урча и торжествуя,
Пойдем с тобой на Моховую
И там у Эйбочки без страха
Узнаем адрес Авербаха.
Коня! Оставлю специальность
Или, презрев официальность,
Помчусь на самолетах быстрых
В Москву, в Москву, в Совет Министров.
Исхлопотать бы, чтоб в столице
Тебе, красавец круглолицый,
И пенсион, и кисть Пикасса,
И массу сала вместо мяса…
И, коль прельщу своей особой,
Достану и диплом особый,
Чтоб компенсировать отчасти
Твое утраченное счастье,
Чтоб мог потом ты самолично,
Свернув бумажку символично,
Махать повсюду этой ксивой…
О Пасик! Ты такой красивый!

Иосиф Бродский любил сам себя сравнивать с котом. Поэт однажды сказал: «Когда мне что-то нравится, я к этому принюхиваюсь и облизываюсь… Вот, смотрите, кот. Коту совершенно наплевать, существует ли общество „Память“. Или отдел пропаганды в ЦК КПСС. Так же, впрочем, ему безразличен президент США, его наличие или отсутствие. Чем я хуже кота?»

А уже в Венеции, бродя по набережной, он вдруг подумал, что он — кот, съевший рыбу. «Обратись ко мне кто-нибудь в этот момент, я бы мяукнул. Я был абсолютно, животно счастлив».

Бродский буквально боготворил котов, и он часто заканчивал телефонный разговор с близкими и друзьями, произнося: «Мяу-мяу!»

Одно из поздних эссе Бродского, посвященное поэтическому творчеству, называется «Кошачье мяу». Наверное, этот заголовок он выбрал потому, что считал котов и кошек подлинными творцами.

Друзья Бродского утверждали, что коты — его «тотем». Поэт А. С. Кушнер, про которого Бродский говорил, что он — «один из лучших лирических поэтов XX века», вспоминал:

Помню и его жест, сопровождавшийся словечком «мяу», когда он был расположен к собеседнику — и как бы царапал его ногтями, по-кошачьи, по рукаву, о чем я однажды написал в своих стихах сразу после первой нашей встречи в Нью-Йорке…

И в самом деле, Бродский не выносил молчания. Когда в комнате возникала пауза, его лицо становилось несчастным, он говорил «мяу» или начинал рассказывать анекдот.

Из воспоминаний Иосифа Бродского мы узнаем, что на даче в Комарове у соседей Анны Ахматовой, с которой он был дружен, жил очень шумный, буйный огромный рыжий кот по прозвищу Глюк, о котором Ахматова говорила: «Ну, знаете, это уже не кот, это целых полтора кота».

Вот литературная зарисовка этого зверя, сделанная Бродским:

«Открывается старая, шуршащая <…> дверь и из-за нее выглядывает пушистая прелесть <…> знатный кот, всем котам кот».