Всемирная история. Том 15 Эпоха Просвещения

Наконец «революция» освятила могущество класса регентов, то есть политической элиты, которая в каждом городе, в каждой провинции удерживала важные должности и практически обладала неограниченной властью в делах судебных, в локальной экономической деятельности.

Регенты эти образовывали особую группу над деловой буржуазией, которая в эту группу не могла проникнуть по своему желанию. Но должности, которые они занимали, почти что не кормили своих носителей. Жалование было смехотворным, что отвращало от этих должностей людей, не имевших состояния.

Тем или иным способом, по регенты, разумеется, участвовали в росте богатства Соединенных Провинций. У них были связи с деловым миром, иные даже прямо происходили из него: семейства, которые обогащались в один прекрасный день, вступали в ряды на первый взгляд замкнутой политической олигархии, то ли путем браков, то ли в случае кризиса власти.

Эта политическая элита, тем не менее, образовала особую группу, своего рода патрициат. Существовало, быть может, две тысячи регентов, которые кооптировались, происходили из одних и тех лее семейств, из одной и той же социальной среды, которые удерживали в своих руках разом города, провинции, Генеральные штаты, Государственный совет, Ост-Индскую компанию и были связаны с купеческим классом, которые зачастую продолжали участвовать в торговых и промышленных делах.

Тем не менее, на протяжении «золотого века» (имеется в виду экономический подъем XVII столетия) регенты определенно не поддавались соблазну патрицианского высокомерия и жизни напоказ. Долгое время они умели разыгрывать роль скромных отцов семейств перед лицом населения, об обычной дерзости которого говорили наши современники, как и о том, сколь силен его вкус к свободе.

Париваль, автор «Наслаждений Голландии» (1662 год) писал: «Не новость услышать, что какой-нибудь бездельник в перебранке с почтенным буржуа выкрикивает такие поносные слова: я так же хорош, как и ты, хоть ты меня и богаче... и тому подобные вещи, кои трудно переварить.

Но люди благоразумные, достойные, избегают подобных столкновений, и богатые уклоняются, как только могут, от сношений с простым народом, дабы быть более им почитаемыми».

Увы, даже в так называемом спокойном XVII веке уже существовала социальная напряженность. Деньги были средством призвать к порядку любого, но таким средством, которое следовало из осторожности скрывать. Очевидно, по склонности или же в силу инстинктивной хитрости богачи в Амстердаме долгое время довольно естественно и благодушно маскировали богатство и роскошь.

«Сколь бы абсолютна ни была власть магистрата, — замечает путеводитель 1801 года, — в нем не заметно никакой пышности, и вы видите сих знаменитых бургомистров ходящими по городу без свиты и прислуги и никоим образом не отличающимися от горожан, кои им подчинены».

Но эта скромность, эта терпимость, эта открытость начали меняться с приходом к власти в 1650 году «республиканцев». В самом деле, с того времени олигархия взяла на себя новые и многочисленные задачи. Она поддалась бюрократизации, которая прогрессировала сама собой. Она больше чем наполовину отошла от дела. А затем для всего высшего голландского общества, баснословно разбогатевшего, возник сильный соблазн к роскоши.

«Семьдесят лет назад, — заметил в 1771 году Исаак де Пинто, — у самых крупных амстердамских негоциантов не было ни садов, на загородных домов, сравнимых с теми, какими владеют ныне их наследники. Строительство и громадные затраты на содержание таких волшебных дворцов, вернее, таких бездонных прорв — не самое большое зло. Но рассеянность и небрежность, кои порождает эта роскошь, зачастую наносят немалый ущерб в делах и в коммерции».

В самом деле, отмечает Фернан Бродель, в XVIII веке коммерция все более становилась второстепенной для при-вилегированиых обладателей денег. Чрезмерно обильные капиталы уходили из нее, чтобы быть вложенными в ренты, в финансовые операции и игры кредита.

И это общество слишком богатых рантье все более замыкалось. Чем дальше, тем больше оно отделялось от основной массы членов общества. Этот разрыв в высшей степени проявлялся в области культуры. Элита в ту пору забросила национальную традицию, восприняла французское влияние, которое затопило все.

Голландская живописть, по мнению Броделя, едва переживет Рембрандта (1669 год). Если «французское нашествие 1672 года провалилось в военном и политическом отношениях, то оно одержало полный или почти полный успех в культурном плане», — писал Дж.Прайс.

Как и в остальной Европе, возобладал даже французский язык. И то было еще одним средством подчеркнуть дистанцию между собой и народными массами.

Уже в 1673 году Питер де Гроот писал Абрахаму де Ви-кефорту: «Французский существует для образованных... фламандский же - только для невежд».

НАЛОГОВАЯ СИСТЕМА