Всемирный следопыт, 1927 № 10

Ю знал, что по одному из этих русел можно спуститься на плоту — он сам не раз благополучно проскакивал там с веслом в руках. Но он также знал, что по другому руслу путь лежит только в одно место: в пасть Великой Кармы, откуда никто не возвращается…

Из-за поворота выскочил плот и, сильно качаясь, понесся прямо на утес.

Ю впился глазами в твердую фигуру Нэ, все так же стоявшего с веслом в руках…

— Старик, неужели… Старик!.. — шептал молодой плотовщик и, весь изогнувшись, так судорожно сжимал кулаки, что ногти пальцев глубоко впивались в тело.

До самого последнего момента плот шел прямо на утес. От одного удара веслом, до самого последнего момента зависело, по какому руслу пойдет плот.

И когда Нэ поднял весло, Ю почувствовал, как у него замерло сердце и как жарко хлынула кровь к горлу…

Весло опустилось. Это был сильный удар. Плот покачнулся и, чуть повернувшись, пошел в левое русло — в то, над которым стоял Ю.

Ю громко и облегченно вздохнул.

— Хорошо, старик! — воскликнул он, — ты не мог поступить иначе…

По короткому руслу, до водопада, плот шел всего несколько секунд. Он как-то необыкновенно спокойно подошел к краю, повис над ним передним концом и, вдруг, беспомощно взметнувшись, ухнул вниз…

_{Плот спокойно подошел к краю водопада, повис над ним передним концом и вдруг, беспомощно взметнувшись, ухнул вниз…}

Ю видел, как не пошевелилась до конца железная фигура Нэ и как в безумном ужасе шарахнулись в сторону, к воде, солдаты и сам купец Фа…

Ю несколько минут стоял молча. Гордо подняв голову, он простер руки к водопаду и, пересиливая его рев, закричал:

— О, Великая Карма! Ты никогда не отдаешь обратно того, кто осмелится спуститься к тебе по левому руслу! Ты не отдашь мне и старика Нэ! Но ни ты, ни чудесная Иравади, матерь Бирмы, никогда еще не получали такой прекрасной жертвы, как эта!

И уже тише Ю добавил:

— Прощай, старик! Прощай, Нэ! Ты отомстил не только за свой, но и за многие другие шрамы. Прощай и будь спокоен! Великая Карма сумеет проглотить еще много купцов, — я это знаю…

-------

По еле заметной лесной тропинке идет Ю. Он идет бодрым, размашистым шагом. С севера медленно ползет над лесом тьма и плотно укутывает землю. Но Ю кажется, что в этой тьме он видит какой-то необыкновенный, радостный свет, зовущий к чему-то новому и большому…

КАРАБАШ — «ЗОЛОТАЯ ГОРА»

Краеведческий очерк М. Зуева-Ордынца[35])

_{М. Е. Зуев-Ордынец}

Когда осталась сзади покрытая облаками вершина Сугомака и длинная, корытообразная впадина Сугомакского озера, когда хилый паровозик узкоколейки с бешеной, вредной для его рахитичного здоровья, быстротой нырнул под очередной уклон, — мой неизменный спутник по этому району, Еремеич, сказал:

— Ну, теперь, гляди, через час в Карабаше будем!

И, помолчав минуту, перерешил:

— А может, и не будем… А может, в горах и на ночь застрянем. Это здесь бывает!

Еремеич — убежденный скептик и самый мрачный, какого я только встречал, пессимист. Но это и не удивительно. Жизнь сделала его таким. С 13 лет он начал работать по шахтам и приискам Урала. А сейчас ему 54 года. Пережил четыре рудниковых обвала, но пострадал только от трех. При первом куском руды сломало руку, при втором — бревном обвалившейся крепи помяло позвоночник, а после четвертого, на радостях, вырвавшись буквально из лап смерти, он, по его собственному выражению, «запировал» на целый месяц, спустил с себя все до нитки и чуть не замерз у дверей своего барака. В результате— туберкулез. Познакомился я с ним еще в Кыштыме. И вот теперь ветер странствий носит нас вместе по вершинам и недрам Урала, в который мы оба влюблены любовью нежной и восторженной.

Еремеич — старикан интересный. Щупленький и сухенький, как живые мощи, он медлителен в движениях (все тело за 40 лет изломала шахта) и нетороплив на слово, так как каждое словцо, прежде чем сказать, обмозгует со всех сторон. А поговорить с Еремеичем стоит: легенды, предания, исторические факты, точнейшие хронологические даты — все тогда к вашим услугам.

Оторвав любовный взгляд от заозерных еловых лесов и от расстилающихся за ними беспредельных, мглистых, призрачных далей, Еремеич повертывается ко мне:

— На золотце теперь глядеть едешь? Што ж, дело интересное. А ты знаешь, когда у нас на Урале впервой золото открыли и какие муки потерпели те, которые открыли его? Нет? Ну слушь, в порядке обскажу тебе все.

И он, не спеша, начинает рассказывать. Но записать его рассказ даже приблизительно — невозможно. Это такой ослепительный каскад острых словечек, безукоризненных в смысле образности сравнений, неожиданных присловий, метких пословиц и выпуклых характеристик, переданных при этом одной только фразой, — что у любого, самого искушенного беллетриста, закружится голова. Поэтому я трусливо ограничиваюсь голой передачей одних лишь фактов его рассказа.