Единственной альтернативой национализму была: неограниченная свобода торговли. Это направление никем в Германии даже не рассматривалось. Пришлось бы отказаться от всех мер Sozialpolitik
, от государственного регулирования и давления профсоюзов. Все партии, считавшие себя противниками радикального национализма, – социал-демократы и их сателлиты, а также коммунисты, партия центра и некоторые крестьянские группы, напротив, были яростными приверженцами этатизма и гиперпротекционизма. Они были слишком зашорены, чтобы увидеть, что такая политика ставит Германию перед чудовищной проблемой автаркии. Они просто закрывали на это глаза. Не стоит переоценивать интеллектуальный уровень немецких масс. Но им хватало проницательности, чтобы видеть, что главной проблемой Германии является автаркия и что способ ее решения (пусть ложный) предлагают только националистические партии. И если все прочие партии избегали обсуждения этой опасности, националисты предлагали какое-то решение. А поскольку немцам был предложен только план завоевания мирового господства, они его и приняли. Никто не сказал им, что есть и другой путь. Марксистам и католикам не хватило ума хотя бы указать, что нацистский план покорения мира обречен на военное поражение; они опасались задеть самолюбие людей, уверовавших в свою непобедимость. Но даже если бы противники агрессии точно обозначили все опасности и риски новой войны, простой гражданин все равно отдал бы предпочтение нацистам. Потому что наиболее осторожные и тонкие нацисты говорили: у нас есть конкретный план спасения Германии; это очень рискованный план, и мы не в силах гарантировать успех. Но он хотя бы дает нам шанс, а все остальные вообще не представляют, что нам следует делать. Если будете плыть по течению, вы обречены; если пойдете за нами, есть хоть какая-то надежда на успех.Немецкие левые проводили не менее страусиную политику, чем левые партии Великобритании и Франции. С одной стороны, левые защищали всесилие государства и, соответственно, гиперпротекционизм; с другой, они игнорировали тот факт, что в мире автаркии Германия обречена на голод. Немецкие марксисты, сумевшие эмигрировать, гордились тем, что их партии сделали хотя бы попытку – пусть слабую и робкую – помешать перевооружению Германии. Но это лишь доказывало их непоследовательность и неспособность видеть реальность такой, как она есть. Тот, кто желает сохранить мир, должен бороться с этатизмом. Но левые поддерживали этатизм с не меньшим энтузиазмом, чем правые. Весь немецкий народ поддерживал политику государственного вмешательства в экономику, которая не может не привести к Zwangswirtschaft
. Но только нацисты сделали выводы из того факта, что Россия может жить в состоянии автаркии, а Германия – нет. Нацисты победили, потому что им не противостояла партия сторонников laissez faire, т. е. рыночной экономики.2. Несостоявшееся обобществление
Центральным пунктом партийной программы социал-демократов было обобществление (Vergesellschaftung
) средств производства. Все выглядело бы ясно и однозначно, будь они готовы истолковать это как принудительную экспроприацию средств производства государством, а значит, как передачу всех отраслей хозяйства под управление государства. Но социал-демократы категорически заявляли, что имеют в виду совсем не это. Они настаивали, что национализация (Verstaatlichung) и обобществление – разные вещи. Акты национализации и муниципализации (Verstadtlichung) различных производств и предприятий, с 1880-х годов ставшие важной частью социально-экономической политики рейха и входивших в него княжеств, не были ни обобществлением, ни даже шагами в этом направлении. Напротив, они были следствием капиталистической политики, крайне невыгодной для интересов рабочих. Так что неэффективность этих национализированных и муниципализированных предприятий никак не связана с социалистическим требованием обобществления. При этом марксисты не объясняли, что такое обобществление и чем оно отличается от национализации. Они сделали несколько топорных попыток, но вскоре отказались от обсуждения этой неудобной проблемы. На эту тему было наложено табу. Ни один приличный немец не оказался настолько опрометчивым, чтобы нарушить это табу и поставить вопрос ребром.