Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война

Насилие, по своей природе, стремится к выходу за пределы, в рамках которых к нему относятся терпимо и считают легитимным. Даже при наилучшей дисциплине полицейский может нанести удар более сильный, чем требуют обстоятельства, а тюремные надсмотрщики – жестоко обращаться с заключенными. Только совершенно оторванные от реальности педанты способны впасть в иллюзию, что можно заставить солдат в пылу сражения всегда соблюдать правила ведения войны. Даже если бы область терпимого насилия со стороны профсоюзов была очерчена намного строже, все равно имели бы место действия, выходящие за отведенные рамки. Попытки установить границы этих особых привилегий постоянно порождали конфликты между силами правопорядка и забастовщиками. А поскольку властям время от времени все-таки приходилось вмешиваться, иногда даже с применением оружия, возникла иллюзия, что правительство действует в интересах работодателей. По этой причине от внимания публики ускользнул тот факт, что личная и имущественная безопасность работодателей и штрейкбрехеров в значительной степени отданы на милость забастовщиков. В условиях забастовки противники профсоюза оказывались в известных пределах беззащитными. Таким образом, профсоюзы, по существу, превратились в государственное ведомство, уполномоченное на применение насилия для достижения своих целей, как позднее было с бандами погромщиков в царской России и с отрядами штурмовиков в нацистской Германии.

Привилегии, дарованные правительством Германии профсоюзам, оказали огромное влияние на судьбу страны. Успешные забастовки стали возможны, начиная с 1870-х годов. Правда, в Пруссии забастовки случались и прежде. Но в то время условия были иными. Тогда предпринимателям трудно было найти штрейкбрехеров, поскольку производства размещались в небольших городах, а неразвитость транспорта, законы, ограничивавшие свободу передвижения внутри страны, и недостаток информации о состоянии рынка труда в других районах препятствовали привлечению рабочих из отдаленных мест. Когда обстоятельства изменились, успех забастовкам могло принести только применение угроз и насилия.

Имперское правительство никогда всерьез не собиралось отказываться от политики покровительства по отношению к профсоюзам. В 1899 г., делая вид, что уступает требованиям работодателей и не охваченных профсоюзами рабочих, правительство внесло в рейхстаг законопроект о защите тех, кто не участвует в забастовке. Это был просто обман. Желающие работать оказывались беззащитными не из-за пробелов или несовершенства уголовного кодекса, а вследствие сознательного неисполнения соответствующих законов полицией и другими властными структурами. Ни законы, ни приговоры судов не имели в этом вопросе никакого реального значения. Поскольку полиция не вмешивалась, а прокуроры не возбуждали дел по факту нарушения законов, у судов не было возможности принять решение. В суд дела попадали только в тех случаях, когда забастовщики выходили из границ, установленных полицией. И правительство не собиралось менять это положение дел. У него явно не было желания добиваться от парламента принятия этого закона, и парламент его отверг. Действуй правительство серьезно и решительно, парламент отнесся бы к законопроекту иначе. Правительство Германии прекрасно знало, как сделать рейхстаг покладистым.

Самым поразительным фактом современной немецкой истории было то, что имперское правительство фактически вошло в союз и политическое сотрудничество со всеми группами, враждебными капитализму, свободе торговли и нестесненной рыночной экономике. Воинственные Гогенцоллерны для борьбы с «буржуазным» либерализмом и «плутократическим» парламентаризмом вступили в союз с рабочим движением, крестьянством и мелким бизнесом. Целью была замена того, что они называли системой несправедливой эксплуатации, системой государственного регулирования экономики, а в дальнейшем всесторонним национальным планированием.

Идеологические и теоретические основы этой системы были заложены катедер-социалистами, т. е. группой профессоров, монополизировавших факультеты общественных наук в немецких университетах. Эти люди, придерживавшиеся практически тех же принципов, что и позднее британские фабианцы и американские институционалисты{84}, действовали, по сути дела, как «мозговой трест» правительства. Саму систему ее сторонники называли Sozialpolitik или das soziale Königtum der Hohenzollern{85}. Ни одно из выражений не удается перевести дословно. Возможно, лучше всего их перевести как Новый курс{86}, потому как основные черты – трудовое законодательство, социальное страхование, стремление поднять цены на продукцию сельского хозяйства, поддержка кооперативов, симпатии к профсоюзному движению, высокие налоги для корпораций – соответствуют американской политике, начатой в 1933 г.[86]