«Всему на этом свете бывает конец…»

На следующий день Эфрос нас всех собрал и сообщил (из стенограммы): «Ю.П. сказал, что ему было не слышно многих реплик. Ю.П. спросил про сцену с кофе для Раневской в 1-м акте. Ему было неясно, мол, почему пьет, как наркотик. Я реалистически не мыслю, у меня нет бытового оправдания, я мыслю настроенчески. Кофе для Раневской то, чем нужно закрыться. Ю.П. сказал: а нет ли в этом ломания? Может быть. Я ничего бы не менял, но сделал бы понятнее, раз есть вопросы. И еще. Алла, мне очень нравится, как вы играете, я это люблю, люблю такое искусство, а что будут говорить те, кто не любит этого, не любит искусство изломанное, гротескное – бог с ними. Я это не ощущаю как излом. Но другие могут в спектакле видеть не драму, а излом. Что же делать? Быть в очень хорошем настроении. Купаться, плавать в хорошем творческом настроении, и тогда будет объем. А кто этого не приемлет, то и пусть. Вот, например, в моем театре Дуров, который все делает в предельно нервном рисунке. Это отталкивало, а теперь его только таким и ждут. Это нужно просто знать, немного страшиться, а спасение только в спокойном, радостном настроении. Я ужасно люблю гротеск, но он должен абсолютно лежать на сердце. И не ради взвинченности выполнять его. Еще, Алла. Сцена с Прохожим очень хорошая. Но я впервые услышал от Ю.П. замечание: а верно ли она к нему относится – мол, должна быть брезгливость. Я хотел объяснить, что она идет тут навстречу опасности, готова к смерти в момент, когда мужчины испугались. Нужно, вероятно, помнить все время про смысл. Когда они смотрят друг другу в глаза, она думает, что ей все равно, она не боится. Они понравились друг другу. Это редкостно, но символически очень интересно.

Штернберг – Гаев. Сегодня вы сделали крен чуть дальше, чем нужно. Сделать нужно тоньше. Не разоблачать его.

Еще Ю.П. оказалось непонятным, почему Епиходов проходит с пистолетом, поет. Видимо, точно не был выдержан ритм, может быть, не нужно курить, а примериваться к самоубийству показно. Ю.П. сказал резкую фразу, я ее вам передам: „Ты хотел сказать, что они все идиоты и их надо уничтожить?“ Мы должны понять, что, значит, такой взгляд возможен. Острота, которую мы предлагаем, принимается в обратном смысле. Нам необходимо точно чувствовать, что мы хотим сказать. Это – я перед лицом опасности. Чехов скорбел, когда писал. Когда что-то из жизни уходит, это всегда ужасно. Надо эту клоунскую нелепость все время держать на уровне человечности и понятности публике. Нужно обязательно быть аккуратными с разговорами о будущем, не должно быть насмешки, а должна быть боль. Это ведь как истинно верующие говорят о Христе. Достаточно снять пафос и соблюдать меру. Вот вокруг беспомощного человека с остатками интеллигентности два человека. Один считает, что выход в искуплении (Петя), а другой, что в предпринимательстве (Лопахин). А среди них человек – не приспособленный к жизни.

Еще замечание Ю.П. – почему не спрашивают про Фирса, отправили ли его в больницу? Значит, они бесчеловечны? Я не знаю, как отвечать на такие вопросы всерьез. Но думаю, что тут опять слишком много суеты было, игра приспособлениями, не было оправдания рисунка. А вообще всегда нужно оставлять какую-то легкость, мне со многими людьми в жизни приходилось общаться, с очень разными, а это вы сами понимаете, что такое. Но за последние 10 лет я поссорился только с двумя актерами, и то не по моей вине. Любую аудиторию можно забрать, если она знает, что вы к ней расположены. Это целая школа жизни. Я часто выступаю и знаю, что такое брать публику. И вы знаете. Это хитрый секрет актера чувствовать ощущение зала. И сегодня вам можно было бы что-то изменить ради этого. Я обычно дома обдумываю пьесу, даже если нет определенных планов постановки. Лет 10 назад я пришел к Левенталю и объявил ему, как хотел бы поставить „Вишневый сад“. Кладбище, на могильных плитах сидят герои, и у них, как у клоунов, нарисованы брови и белые лица. Прошло много лет. И я сейчас еще острее чувствую: самое трагичное в жизни – это уходящее время. Это самое страшное. Чехов почти перед смертью писал свою последнюю пьесу. Она о том, что невозможно что-то наступающее предотвратить. Он почти спародировал уходящий кусок жизни и через смерть Фирса сделал такой реквием. Это вещь философская. Трагедия беспомощности перед лицом несчастья. На всякое искусство нужны любители. Мне один мой знакомый сказал: чтобы понять спектакль, нужна расположенность к тому, о чем говорится в нем. Есть вопросы абстрактные, а есть конкретные – я ими совсем не занимаюсь. Не знаю, что другим это бывает непонятно. В теме вырождения есть что-то драматическое, если не брать это по-глупому. Тогда нужно спросить, почему у женщин Модильяни шеи такие длинные. А сколько вопросов вызывают портреты (и вообще картины) Пикассо. Чехов не мог написать открыто трагедию, он ее прятал за комикованием».

24 июня 1975. Прогон. Впервые в окончательной декорации со светом.