«Всему на этом свете бывает конец…»

Когда Лопахин в последнем акте разольет по стаканам шампанское, бутылку он бросит туда же, на этот пятачок, как бросают что-то ненужное в кучу хлама. Только эта куча хлама должна быть красива. Это должен быть именно натюрморт. „Буквальный“ хлам стал банальностью на театре. Все теперь делают на сцене „кучу хлама“. Югославский директор театра рассказывал, что из какой-то страны приезжал в Белград театр, требовавший срубить для спектаклей девяносто сухих осин, а пол покрыть шестью тоннами настоящей земли. Все это – реакция на прошлый театр, и она понятна, но все на свете имеет конец. Так говорится, кстати, в том же „Вишневом саде“».

* * *

Вишневый сад, когда не цветет и без листьев – уродлив. Маленькие, кряжистые, больные деревья. А у Чехова он еще и не приносит дохода, потому что утерян способ обработки вишен. Сад экономически не выгоден. Но когда вишневые деревья цветут – Красота! Нежные цветочки быстро сдуваются ветром – двойная Красота! А потом он уже никому не нужен. Следовательно, красота временна и в конечном счете бесполезна. Но как скучно жить без красоты и бесполезности!

На сцене красоту цветущего вишневого сада и его облетание (как снег!) хорошо передавать белым цветом. У нас и одежда сцены, и наши костюмы были белыми (кроме черного пальто Лопахина и костюма Фирса), а «облетание» передавалось развевающимися белыми легкими кулисами (как занавески на открытых окнах) – за кулисами стояли ветродуи. В спектакле у Стрелера тоже и сцена и костюмы были белыми, а легкость создавало огромное белое (почти прозрачное) полотно, нависающее над сценой. На нем были разбросаны листья от деревьев. И само полотно иногда вздрагивало, как вздрагивали бы деревья, когда их рубят.

Белый легкий цвет и движение – вот символ цветущего вишневого сада. Все остальное уже детали. Красота мгновения!

В Японии, когда цветет сакура (почти те же вишневые деревья), люди специально приходят с маленькими ковриками, садятся под деревья и любуются ими сколько можно. Надо успеть впитать эту красоту, чтобы она осталась в душе, а потом невзначай вспомнить в течение года. Японцы гордятся своей любовью к эфемерной красоте. Для них здесь корень благородства. Человек, который ценит эту эфемерную красоту, никогда не поступит гнусно.

Как-то я была в Японии в конце лета, жила в гостинице, где из окна было видно поле для гольфа, и посередине этого поля росло огромное дерево – сакура. На ней были маленькие плоды. Я попробовала – похоже на что-то среднее между вишней и черемухой. Вкусно. Я повадилась ходить к этому дереву «по сакуру». На меня удивленно косился японец, что следил за ухоженностью поля. Как-то я его через переводчика спросила: «А вы разве не едите ягоды сакуры?» Он ответил: «Нет». – «А почему?» – настаивала я. «Потому что не едим», – сказал он твердо.

В японской поэзии много стихов про сакуру. (Иногда переводится как вишня.)

Камнем бросьте в меня,
Ветку цветущей вишни
Я обломил.

Однажды на гастролях в Токио мы играли спектакль «Таганки» «Преступление и наказание», где я играла небольшую роль матери Раскольникова, и вдруг на поклонах я вижу, как по проходу плывет сакура – огромную ветку сакуры мне прислал Куросава как память о «Вишневом саде».

Как же это, друзья?
Человек смотрит на вишни в цвету,
А на поясе длинный меч.

То есть красота и агрессия несовместимы. Кто не понимает красоту, тот обязательно возьмется за меч.

* * *

Легкие пробеги персонажей. Раневская передвигается так же легко, как и Аня. Костюмы белые, у некоторых чуть припорошенные серым, как тленом. Как старые кружева.

Белый прозрачный задник. На нем портреты предков и за ним, на просвет, спиной к зрителю фигура женщины с мальчиком. В середине сцены – клумба светло-серого цвета. На ней несколько вишневых деревьев, садовая скамейка с узорной чугунной спинкой, старое мягкое кресло, надгробья и кресты. Над авансценой свисает белая цветущая ветка вишневого дерева. Вот одежда нашей сцены в «Вишневом саде».

6 июня 1975, пятница. Репетиция «Вишневого сада». В зале сидела Раиса Моисеевна Беньяш. Она многое не понимает, хотя ей нравится. Я репетировала в брюках – она не могла понять почему, а для меня на этом этапе неважно, главное – чтобы уложился внутренний рисунок роли. Да и репетиция была в основном для ввода Высоцкого. Поражаюсь Высоцкому: быстро учит текст и на лету схватывает мизансцену. После репетиции Высоцкий, Дыховичный и я поехали обедать к Ивану. Володя как у себя дома. Рассказывал, как они с Мариной долго жили тут, как завтраки переходили в обеды… Домой отвез Володя – жаловался, что на всю жизнь осталось ощущение бездомности. И в детстве, когда жил то с матерью, то с отцом, то у друзей, потом, когда женился, с Люсей жили у ее родителей, а теперь вот совсем у чужих. Странное несоответствие поведения и слов. Рассказала ему, как шли репетиции, как надо тревожно играть. Он, слава богу, в хорошей форме.