«Всему на этом свете бывает конец…»

Любимов позвал всех в свой кабинет. Замечания. Спор Эфроса – Любимова (Чехов – Толстой). Прекрасная речь Эфроса о Чехове-интеллигенте. Любимов, я видела, раздражался, но сдерживался. Они, конечно, несовместимы. И очень разные приоритеты. У меня были билеты на гастроли Шведской оперы на вагнеровское «Золото Рейна», я все время смотрела на часы и чувствовала, что опаздываю. Встала, извинилась и пошла. Любимов взорвался, стал кричать о равнодушии актеров, что им ничего не интересно, что больше не хочет разговаривать, и выгнал всех из кабинета. По-моему, расхождения с Эфросом у них серьезные. Я умчалась.

Эфрос позже напишет в своей книжке: «Работа на Таганке была тяжелой. Трудно приходить в театр с совершенно другим почерком. Только множество поставленных спектаклей позволило мне делать там что-то свое.

Пожалуй, не будь я известен им своими другими работами, я не был бы понят. Иногда я снова чувствовал себя, как когда-то на первых своих репетициях, когда начинал работать режиссером.

На Таганке другие привычки, другой характер репетиционной работы, совсем иная сцена. Манера игры другая.

Их частенько обвиняют в голой форме, но по сути – они гораздо больше реалисты, чем многие из нас.

Это вообще очень интересная тема. Они совершеннейшие реалисты, даже иной раз достаточно элементарные. Это парадокс, что именно я им казался формалистом. Моя условность иногда казалась им „неуловимой“, они привыкли к более весомой, открытой условности.

Но эта их условность жанровая, что ли. А тут, по их мнению, какой-то „абстрактный психологизм“.

Они беспокоились, не будет ли скучноват мой внутренний рисунок, не поддержанный многими сильно ощутимыми конкретностями. Впрочем, работали они прекрасно, но кроме актеров, занятых в работе, есть еще не занятые, и есть, наконец, в каждом театре, так сказать, „идеологи“ данного художественного направления. О, к ним в руки не попадайся, они что-то другое, не свойственное им самим, иногда принимают на стороне, но у себя дома им подавай только то, на чем они сами крепко стоят, хотя, возможно, в свое время они и это с трудом воспринимали. Но потом привыкли, уверовали в успех и теперь – ни-ни, чтобы ничего другого не было!

Прошу извинить меня, но я вспомнил, как однажды Крэг захотел поставить спектакль у Станиславского. И что из этого получилось. В продолжение этого своего шуточного сравнения скажу, что я почувствовал себя скорее Станиславским у Крэга.

Только своеобразие ситуации было в том, что „Крэг“, при всех своих ширмах, любил сочный быт, а „Станиславский“, при всей любви к психологизму, тяготел к непонятной Крэгу условности.

Одним словом, не разбери поймешь!..

Однако я хочу повторить, что мои сравнения шуточны.

Тяжелее всего было актерам, потому что выстоять в своем театре часто труднее, чем выстоять перед публикой. Ведь надо еще к этой публике прорваться через своих, не потеряв веры в то, что делаешь.

И все-таки, кажется, мы к ней прорвались».

* * *

Вишневый сад продан. Сколько же денег досталось его обитателям? Ярославская бабушка, как известно, прислала на торги 15 тысяч, а этих денег не хватало, чтобы проценты заплатить.

Лопахин. Я купил!.. Пришли мы на торги, там уже Дериганов. У Леонида Андреича было только пятнадцать тысяч, а Дериганов сверх долга сразу надавал тридцать. Вижу, дело такое, я схватился с ним, надавал сорок. Он сорок пять. Я пятьдесят пять. Он, значит, по пяти надбавляет, я по десяти… Ну, кончилось. Сверх долга я надавал девяносто, осталось за мной. Вишневый сад теперь мой!

Итак, Лопахин на торгах заплатил за долги и сверх заплатил еще девяносто тысяч. Долг уйдет в банк, где было заложено имение, а сверх долга получат владельцы, т. е. 90 тысяч.

Раневская, уезжая в Париж, берет только с собой 15 тысяч, которые прислала бабушка, а остальные 90 тысяч, наверное, останутся Ане, Гаеву, Варе. Все справедливо.

90 тысяч для того времени были большие деньги. Например, в 1891 году Чехов пишет Суворину про имения, которые хочет купить: «Маленькие есть в полторы, три и пять тысяч. За полторы тысячи – 40 десятин, громадный пруд и домик с парком».

Так что на 90 тысяч вполне можно было купить другое имение. Раневская про себя говорит: «Я уезжаю в Париж, буду жить там на деньги, которые прислала твоя ярославская бабушка на покупку имения – да здравствует бабушка! – а денег этих хватит ненадолго».

За 10 лет до написания «Вишневого сада» Чехов пишет опять Суворину, что покупает имение за 13 тысяч. Но это недалеко от Москвы. Так что через 10 лет жизнь дорожает, и 15 тысяч не так уж и много.

Но дело не в количестве денег. Они не умеют с ними обращаться. Эти деньги уйдут так же быстро, как ушло их имение.

Точно так же дело не в количестве десятин в их имении, которые иногда подсчитывают некоторые критики.