«Всему на этом свете бывает конец…»

Спектакль радует очень многими неожиданностями, очень многими интересными и глубокими решениями, и, говоря о режиссере и ансамбле актеров, конечно, нельзя не присоединиться к тем высоким похвалам, которые идут в адрес Демидовой. Мне показалось, что первую часть, часть спектакля до антракта, актриса провела более резко, срывисто и нервно, чем это требовал материал. Правда, потом мне показалось, что на фоне первой, срывистой части более спокойная, тихая и более человечная вторая часть прозвучала как концепция, как замысел и как смысл. Может быть, это случайность репетиции, но это мне более открыло Раневскую как человека действительно неординарного, действительно очень глубоко связанного с тем, что вокруг нее, с тем, из чего она вышла – из ее детства, из этой жизни, и этот крик умирающего, как от удара, как от пули, – это необычайно точное режиссерское выражение моральной смерти человека, который, разрывая со своим прошлым, остается беззащитным и никчемным.

Это мне показалось одной из очень интересных и талантливых находок режиссуры и актрисы, и такие находки были в спектакле не раз.

Я не могу не сказать, что, наверное, как всегда, не хватает времени для работы над спектаклем, наверное, есть огрехи и случайности, и существует определенный постулат для Чехова: если характер идет в каком-то богатстве и многообразии своих связей, то тогда возможны любые трактовки; если связь становится прямолинейной и обнаженной, уже воспринимать этот характер трудно.

Об исполнении Жуковой (Варя). По-моему, очень интересная работа. Можно принять то, что она швыряет ключи, можно принять то, что она визжит, можно принять то, что она делает что угодно, можно принять, что она скупая и кормит горохом. И когда она действительно уходит от возможности нормальной жизни, – в этом исполнении прочерчивается какая-то любовь, – может быть, не столько к Лопахину, сколько к возможности устроить с ним жизнь, но характер возникает необыкновенно многоплановый и интересный.

То же я хотела сказать и о Золотухине с теми коррективами, о которых говорила Ариадна Арсеньевна. Они очень точны, и если они будут учтены, это пойдет на пользу спектаклю.

Что касается Высоцкого, мне бы хотелось, если это совпадает с мнением режиссера этого театра, – не так демонстративно его разоблачать, потому что разоблачение от начала до конца приедается. Даже реплика о душе и о пальцах тотчас же опрокидывается ходом актера, который начинает грубо совать Пете деньги. А можно не грубо совать… И если проследить ход спектакля, то можно сказать: это тот грядущий хам, от которого все отворачиваются. И он вначале растерянный, совестливый, а уж если торжество, то это торжество хама.

Будет лучше, если давать разнообразие человеческих чувств, а Чехов дает к этому громадные возможности: связи, взаимоотношения, детали…

То же самое по исполнению Чуб. Понятен замысел режиссера, но его можно воплощать более изящно и талантливо. Пока это очень прямолинейная, очень неумная, очень злая девушка, никого не любящая, ни с кем не связанная: и Петю она не любит, к матери равнодушна, дядю она вот-вот исцарапает и убьет. Ведь какие-то гены от матери, шарм Демидовой должен же к ней перейти. И какие-то детали человеческого характера, какие-то зерна нужно дать. Она несимпатична от начала до конца, нужно, чтобы был характер, был человек, у Чехова это есть, а здесь вместо человека мы видим марионетку. Это не самое интересное, что мы можем от нее видеть.

Я думаю, что спектакль, конечно, будет расти в работах, будет расти во встречах с публикой. У нас нет оснований не показывать спектакль, но очень бы хотелось, чтобы театр не оставил заботу об этом спектакле.

М.А. СВЕТЛАКОВА. Каждый раз, когда мы говорим о постановке классики на нашей сцене, мы в последнее время привыкли к тому, что мы это называем современным прочтением классики, и лишний раз находим подтверждение этому тем сильным аргументом, что мы находим в классике подтверждение своих мыслей, своих чувств, когда театр – и особенно такой театр, как Театр на Таганке, – берет классику.

Мне кажется, что современное прочтение классики прежде всего проявилось во взгляде художника и театра на те события, на то, что происходит в этой старинной и хорошо знакомой нам пьесе «Вишневый сад», и в этом смысле спектакль современен – современен потому, что наш советский художник, обращаясь к этой пьесе, написанной где-то в 900-х годах, увидел все, что происходило там, глазами человека, который вроде бы ретроспективно смотрит на все эти события, то есть на все то, что раньше казалось, может быть, чем-то вроде положительного потенциала. Для нас совершенно ясно: история поставила какие-то свои акценты. Поэтому понятно, что Анатолий Васильевич так трактует Лопахина. У него мало симпатий к этим людям, которые в общем-то исторически были обречены на гибель. И в этом отношении многое становится понятным с этих нынешних позиций.

Но мне хотелось бы сегодня сказать, не повторяясь, о каких-то основных моментах, которые, на мой взгляд, еще необходимо выстроить в спектакле.