Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920

Руководители „Свенск фильм индустри”, очевидно, полагали, что слишком явно выраженный национальный характер кинопроизведений, например фильмов Шестрома, является препятствием для их широкого распространения. Они уговорили Штиллера снимать бульварные космополитические комедии, действие которых происходит в роскошных салонах, похожих на голливудские. Действие фильма „Эротикон” могло с таким же успехом происходить в Лонг-Айленде, в лондонском Уэст-Энде, в Нэйи или в окрестностях Курфюрстендама в Берлине. Во всех случаях это была бы среда „десяти тысяч привилегированных, которые изнывают и страдают от тунеядства”, от полной праздности. Резец в руках скульптора, отделывающего ногу статуи, несколько символичен, а работа профессора над жесткокрылыми — просто предлог для легкой и вычурной комедии на тему о полигамии. Эти „занятия” для двух героев имеют не больше значения, чем авиация или автомобиль для барона Феликса или скучающие позы героини, перебирающей с пресыщенным и усталым видом роскошные меха, которые ей предлагает портной. Герои скучают и флиртуют, для настоящей любви нет места.

Режиссерское мастерство Штиллера ошеломляет. Однако он допускает упрощенность в монтаже (сцена ссоры героини со скульптором) и в схематично-карикатурном плане дает характеристики комических персонажей, например старого профессора. Но построение кадра, раскадровка, монтаж и руководство игрой актеров просто удивляют. Среди исполнителей ролей выделяется блестящей игрой Тора Тейе, театральная актриса, снимавшаяся до того в двух фильмах Шестрома — „Карин, Ингмарова дочь” и „Сандомирский монастырь” [177]. Живая манера игры и ее ирония несравненны. Однако и ее трактовка образа и весь тон фильма — все служит лишь для того, чтобы рассмешить публику. Никакой сатирической направленности в картине нет. Беззубый, веселый юмор носит всепрощающий, не обвиняющий характер. Под внешней непринужденностью чувствуется ханжество и восхищение „высшим светом”. Это не Бомарше и даже не Мариво. Если бы не неоспоримый талант в построении кинорассказа, не пластическое мастерство, картина прониклась бы духом Марселя Прево или Абеля Эрмана.

Несмотря на блестящую режиссерскую технику, фильм „Эротикон” устарел, тем более что его темы с четверть века неустанно пережевывали Любич, Капра и их бездарные подражатели. Еще больше, чем некоторые фильмы школы Инса, в которых мы с натяжкой, но все же находим некоторое новаторство, поскольку они разрабатывают темы, в настоящее время снова перепеваемые в „вестернах”, эта легкая комедия стала теперь до того стереотипной, что нам непонятно, как она могла иметь прелесть новизны в 1920 году, ибо она „блестяще” суммировала бульварные комедии Вены, Парижа или Бродвея и салонные фильмы датского или голливудского производства. И во всем своем „ничтожестве” она действительно относится к другой эпохе: рассказывая об упадочных явлениях, нельзя долго сохранять бодрый, слащавый тон.

Условный (и, главное, коммерческий) космополитизм фильма „Эротикон” был тревожным сигналом для будущего шведского кино, достигшего тогда расцвета, о чем свидетельствовал огромный успех на мировом кинорынке картины „Возница”. Ее режиссер и актер Виктор Шестром, ненадолго оставив тематику скандинавских стран, экранизировал роман крупнейшего австрийского поэта-романтика Грильпарцера (1791–1872) „Сандомирский монастырь”; в этой костюмной драме снимались Тора Тейе и Рихард Лунд. Но он снова вернулся к творчеству Сельмы Лагерлеф, экранизировав ее произведение „Возница”. Действие происходило в современном ему Стокгольме. Романистка опубликовала книгу в 1912 году, в те дни, когда в Швеции еще не спала волна социального — крестьянского и рабочего — движения. Радикальная партия (соответствовавшая радикальной партии, которая вела тогда во Франции активную антиклерикальную пропаганду) яростно боролась против алкоголизма, считая, что он — причина бедствий пролетариата. Запретительная система была тогда в Швеции важным элементом внутренней политики. Фильм Шестрома — антиалькогольный фильм. Вот вкратце его содержание.

Молодая деятельница Армии спасения Эдит (Астрид Хольм) при смерти. Накануне Нового года она просит, чтобы к ее изголовью призвали Давида Хольма (Виктор Шестром), бродягу и пьяницу, к которому она проявляет интерес. Но Давида Хольма ничуть не трогает судьба девушки, и он, сидя на чьей-то могиле, на кладбище, со смехом рассказывает приятелю-бродяге легенду о „призрачной тележке”, которую ему как-то рассказывал один нищий. Таинственный экипаж якобы разъезжает по городу днем и ночью, а возница размахивает не кнутом, а косой и собирает души умерших. Каждый раз под Новый год, в полночь, возницу смерти заменяет другая душа грешника. И Давид Хольм думает, что душа его приятеля, рассказывавшего когда-то ему легенду и умершего в полночь, и стала кучером смерти.