Всерьез (ЛП)

У меня появляется одна идея. Но все по порядку.

— Так… Я тут подумал, что ты мог бы встать у изножья кровати и держаться за столбики, идет?

Он медлит. Всегда медлит. А потом кивает и подчиняется, раскинув руки между столбиками спинки, как Самсон.

И выглядит при этом… словно само совершенство. Я целую минуту ничего не делаю и просто, ну, как бы карабкаюсь по нему глазами снизу вверх — от лодыжек к бедрам, по узловатым мышцам и жестким темным волоскам, через его шикарную-шикарную задницу, которая представляет собой такой гладкий атласный изгиб, а потом добираюсь до спины, сплошь состоящей из четко очерченных, мощных и безупречных граней… которые практически нависают надо мной.

Мать. Ведь все стены-подушки хлестались из расчета на мой рост. Мать-мать-мать.

Вот я дебил.

— Так… Я тут подумал, что ты мог бы встать на колени у изножья кровати и держаться за столбики, идет?

Лица Лори мне не видно, но все равно каким-то образом знаю, что он пытается сдержать улыбку. По линии плеч, наверное. Я и сам улыбаюсь, хоть он тоже не увидит.

Лори падает на колени — грациозно, как он умеет, как будто именно так ему и предначертано стоять, пока мы не закончим. Я приседаю на корточки рядом и застегиваю наручники у него на запястьях. Превращаю это почти что в церемонию, потому что… могу, наверное, — сперва поглаживая кожу большим пальцем, а потом целуя длинную венку. Он дрожит — всего лишь от этих легких прикосновений и защелкнувшегося браслета.

Я проделываю то же самое с другой рукой, а потом пристегиваю наручники к глазкам в раме кровати, и вот Лори уже стоит с раскинутыми руками, весь такой жертвенный и величественный и так явно от всего этого возбужденный. Я просовываю руку между его ног и лениво охватываю ладонью член, на что мне отвечают слабым стоном.

А затем отпускаю Лори, и в этом тоже есть свое могущество — во всех способах и всем, что я заставляю его желать. Чем-то напоминает любовь — такое же внезапное, бесконечное и теплое. От него у меня кружит голову, и все становится мягкое-мягкое. Внутри становится, не снаружи, естественно. Снаружи-то как раз наоборот.

И вот так, с оттопыренным болтом, я шагаю к комоду. Не знаю, нормально ли это, но Лори там держит все свои галстуки в одном перекрученном комке с носками. Мне-то всегда казалось, что для них должна быть специальная вешалка в шкафу, но в любом случае галстуки у Лори стремные. В основном, синие или серые и все мятые. Галстуки, которые говорят, что их носят только из-за типа рабочего дресс-кода, а так их хозяин лучше б сидел голый у ног своего парня. Э-э, ну, то есть, наверное, без этого последнего уточнения. Ищу галстук, который был на Лори в тот день, когда я силком влез обратно в его жизнь, и он мне… ну, языком. Мама родная, только вспомню, и сразу накрывает жаром от возбуждения и стыда, а внутри все так и скачет.

Короче, тот самый галстук я в итоге так и не нахожу, и вообще они все отстойные, так что просто беру первый попавшийся и возвращаюсь обратно к Лори. Он чуть откидывает голову назад, чтобы мне было проще завязать ему глаза. Я уже говорил, как люблю, когда он сомневается или сопротивляется, но и вот это мне нравится не меньше — доверие, которое иногда возникает без всяких усилий. Подчинение, пронизывающее Лори, словно свет. Он тихо-тихо вздыхает, погрузившись во тьму, и склоняет голову.

Я кладу раскрытую ладонь ему между лопаток и чувствую жар, силу, то, как эти здоровые мышцы растянуты для меня. Не могу сказать, что он напряжен, но и расслабленным тоже не назовешь. Тут что-то другое, больше похожее на готовность или открытость, словно тело Лори — это дверь, ведущая к одинокой и глубоко спрятанной части меня, которая, надо думать, и есть то самое, что заставляет меня хотеть причинить боль любимому мужчине.

Вот только с Лори даже не нужно косо на себя смотреть. Он понимает, а значит, все правильно.

Он делает то, что я должен дать, красивым.

Я беру замшевую плетку и легонько кружу концами хвостов ему по плечам. Это чистой воды ласка, такой поцелуй сомкнутыми губами. Мне даже думать особо не надо — я и так знаю, куда лягут ремешки, и они именно так и ложатся. Ладони у меня чуть вспотели, но не дрожат, и я не боюсь. Лори мне верит, поэтому и я себе верю.

Вот от чего меня малость потряхивает, так это не столько от самих действий — или большой вероятности облажаться — сколько от моря открытых ими возможностей и вариантов. Скажем, когда тело Лори вытянуто над моим или под моим, касаться друг друга всевозможными способами можно… вечно. А сейчас то же самое, только роль моих рук и зубов играет плетка. Я расслабляю запястье и несколько раз проворачиваю ее в воздухе просто для уверенности. А затем я… я… беру и делаю. Бью его. Бью другого человека. Лори. Мягко, потому что мы только разогреваемся, но все равно — удар есть удар. И еще один, и еще, с такими махами снизу, от которых ремешки веером ложатся на его спину.