Всерьез (ЛП)

И ему и правда принесли, без шуток. Не ту марку, которую он обычно пьет, но ее они закупили уже на следующий день.

И в тот момент я понял, что все будет хорошо. То есть нет, не хорошо, конечно. Дед умрет, и мне будет очень-очень плохо. И когда он уйдет, я еще на шаг ближе подойду к тому, чтобы остаться один как перст. Но для деда все будет хорошо. Потому что самая жуть — анализы, терапия, больницы, длинные названия и отсутствие ответов, слишком занятые доктора и люди, которые и имени-то его не помнят… оно уже в прошлом.

И все, что ему осталось, это жить. Пока не перестанет.

И есть мои пирожные.

Он слабый в последнее время, очень слабый. Но, кажется, еще ничего. Иногда ему грустно и больно, но все равно ничего. В хосписе следят, чтобы большинство его дней были хорошими. И мне кажется, память у него уже… Не знаю. Он все еще в трезвом уме, все еще мой дед, но как будто потихоньку начинает терять время. Плохо помнит недавние события. Что, пожалуй, и к лучшему — не придется объяснять ему про универ и все с ним связанное.

И последнее, что он вспомнит обо мне, будет не то, как я его подвел.

Но уж про своего парня-то я ему точно расскажу. Такое он запомнит, знаю.

Я ему первому признался, что гей. То есть он не первый человек, который об этом узнал — мама, по-моему, всегда знала — но первый, которому мне было важно сказать. Меня случайно раскрыли в школе после всей этой петрушки с лучшим другом, и некоторые пацаны стали вести себя как говнюки, некоторые — нет, а некоторые говнились, но совсем по другим причинам, потому что — давайте уж честно — школа — это такой узаконенный генератор говнюков. Стэнфордский тюремный эксперимент.

Я как считаю: если тебя воротит, прям вот по чесноку воротит, что я западаю на парней, а не на девчонок, значит, друзьями нам все равно не быть. Иди на хер.

Но совсем другое дело, когда ты кого-то любишь, и их любовь — это лучшее, что у тебя есть.

И потом, дед же из совсем другого поколения. Ну, то есть годах в двадцатых детишек в принципе растили расистами, сексистами, гомофобами и все такое прочее. Сейчас, конечно, тоже растят, но общество хотя бы где-то внушает, что это плохо. И если кто-то ни с того ни с сего начнет вести себя со мной по-гомофобски, он, по крайней мере, смутится и потом выдаст целую речь — что на самом-то деле совсем не гомофоб потому-то и потому. Но вот моя прабабушка честно звала черных людей словом, которое белым сейчас вообще запрещено произносить. И она не считала себя расисткой. Просто реально думала, что черные так и называются. Нда. Неловко.

Хорошо, наверное, что она уже умерла. Шучу. В смысле, она и правда умерла, но я тогда еще пешком под стол ходил, поэтому это не стало каким-то страшным событием. Для меня, в смысле. Для нее-то, наверняка, стало. И для деда. Хотя они друг друга вроде и не слишком-то любили, так что кто знает? Взрослые отношения для меня — тайна за семью печатями. То есть, я не знаю, когда случается переход от любви и потрахушек к разговорам ни о чем и постоянному легкому раздражению друг на друга. И никто при этом ни разу не вспомнит, что ты с этим человеком, по правде говоря, до гробовой доски быть не обязан. Хотя у меня, конечно, выборка маловата. В семье Финчей мужчины не задерживаются. Это типа нашего семейного проклятия такого, и я пипец как надеюсь, что мне оно не передалось или что для геев не считается, поскольку теперь, когда у меня есть свой мужчина, я его хочу удержать, уж будьте уверены.

Короче, когда бабуля приказала долго жить, дед опять стал ходить на танцы.

Так раньше находили партнеров для секса, и он по этой части был ого-го, но потом случилась война, а после нее дед женился со всеми вытекающими, так что для него внезапное возвращение танцев стало таким невероятно желанным подарком. Как будто он вновь обрел что-то, утерянное много лет назад. Дед и меня стал учить. С большим терпением, потому что я товарищ неуклюжий. Он не сообщил прямым текстом, что это для секса (но я вам говорю — намек присутствовал). По его словам, так джентльмен завоевывает сердце леди. Жизненно важное умение.

Вот тут-то я ему и сказал. Точнее, спросил:

— А если джентльмен хочет завоевать сердце другого джентльмена, сработает?

Он помолчал.

А мое собственное сердце в это время заходилось — тудух-тудух-тудух. Под ритм «мать-мать-мать».

И тут дед ответил: «Обязательно».

Так что после этого я стал попрыгунчиком-балерунчиком. Все шаги-фигуры как Отче наш. Самый любимый танец у меня — квикстеп. Он такой классный, легкий и элегантный, словно вы с партнером оба летаете.

Вот было бы здорово станцевать с Лори. Что угодно, но лучше всего квикстеп.