Всерьез (ЛП)

Конечно, проснувшись — чего долго ждать не пришлось, поскольку спит он не так глубоко, просто часто — дед говорит, что мне стоило его разбудить, пока он не проспал половину визита. А я такой: «Ага, из-за тебя я теперь опаздываю на ужин к королеве», и дальше нас понесло.

Он сообщает, что хорошо себя чувствует, что наверняка неправда.

Я говорю, что скоро появятся подснежники. Мы раньше притворялись, как однажды снова посмотрим на них вместе, но теперь уже не пытаемся.

Я рассказываю про мамину выставку под сводами заброшенного железнодорожного виадука.

Говорю, что добавил яблочный уксус к крему с маскарпоне, которым обмазываю красный бархат.

Он отвечает, что позже поделится своим мнением. Не думаю, что сейчас у него есть силы съесть хоть одно пирожное.

Но ничего.

Ничего.

Я спрашиваю, не хочет ли он чего. Он не хочет, но я все равно приношу ему воды. Вода организму нужна всегда, правильно?

Мы какое-то время говорим о некоторых здешних обитателях. Их нельзя назвать друзьями. Они — это что-то другое, в чем-то ближе, в чем-то дальше, чем друзья.

Так странно, когда тебе хочется о стольком рассказать, а ни фига не выходит. И я вижу, что дед опять начинает проваливаться в сон.

— Деда?

Он моргает в ответ. Сейчас он весь в глазах — живет в них, а не в своем теле. Тело у него теперь — это просто пустая кожаная оболочка.

— Тоби?

— Я тут познакомился кое с кем.

Он весь загорается интересом, и я улыбаюсь в ответ.

— С кем? Где? Не в этой вашей, как бишь ее… интерпаутине?

Прекрасно. Деда прямо на мемы пускать.

— Нет, в… — Ой блин, бли-ин. «В секс-клубе с уклоном в изврат»? — На, э-э, вечеринке. Его зовут Лоренс. Лоренс Дэлзил.

— Как «Дэлзил и Пэскоу»?

— А?

Он характерно выдыхает — это все, что осталось от его смеха — так что я не спрашиваю. Наверняка это какая-то стариковская отсылка, которая до меня все равно никогда не дойдет.

— В общем, я его зову Лори. — И небрежно так не упоминаю, что мне пришлось с нытьем выпрашивать эту привилегию. Оно того стоило. — Он очень… хороший. Умный, веселый, добрый и красивый.

Я, конечно, упрощаю. Пусть и витаю в облаках, но мозги пока работают. В смысле, про Лори и правда можно сказать все вышеперечисленное (ну, не совсем в плане красоты, но деду же не будешь говорить «сексуальный»), но и… много чего еще. Более сложного. И — странно, да? — он мне от этого только больше нравится. Так и всерьез влюбиться можно. Если он даст — поделится собой достаточно, чтобы я смог.

— Он доктор. И помнишь сказочные дома около Примроуз Хилл? Он в таком живет. В смысле, не на Примроуз Хилл, но в таком же доме, как там. Как те белые. Вообще нереально, скажи?

У меня в детстве это была любимая игра. Мы ходили мимо тех пряничных домиков по пути в парк, и я дергал деда за руку и начинал: «А кто тут живет?». А он: «Моряк, который встретил русалку, которая дала ему жемчужину размером с грушу». А потом мы проходили чуть подальше, и уже он показывал на дом и спрашивал: «А здесь кто живет, Тоби?» — и я отвечал: «Принц целого королевства, которого запрятали в стеклянный шар».

Реальность оказалась куда лучше любой из наших сказок, пусть это и всего лишь мужчина по имени Лоренс Дэлзил.

— Лучше скажи, как он танцует? — спрашивает тем временем дед.

Вот нахальный старикан. Я расплываюсь в улыбке.

— Спокойно. Я пока не узнавал. А то еще подумает, что мне от него только одно и нужно. Но честно тебе скажу, он мне не разонравится, даже если будет кривой на обе ноги. Когда мы вместе… я чувствую такое… — Не знаю, как ему объяснить. Частично из-за секса с извращениями и частично как раз потому, что к сексу с извращениями это отношения не имеет. — …такое «Дзинь!», понимаешь?

— Струны твоего сердца, да?

Киваю, чувствуя себя при этом почти ботаном. Я обожал эту песню[12], когда был маленьким. Мне казалось, что когда влюбляешься, это именно так и должно звучать: звонко, радостно и с оркестром.

В любом случае, дед, кажется, одобряет:

— Рад… это слышать.

По-моему, он хочет сказать что-то еще, но не может толком произнести. Я даю ему стакан с водой. Да и все равно догадываюсь, что у него на уме. По правде, деда моего не назовешь объективным. Ему кажется, что я такой удивительный, талантливый и прекрасный юноша, несмотря на кучу имеющихся доказательств в обратном. Но это и есть любовь, наверное. Состояние неослабевающей полуневменяемой предрасположенности к конкретному человеку. И дед, похоже, переживает, что без него у меня не останется никого, кто бы так обо мне думал.

Так что я говорю:

— Дед, Лори меня понимает. Правда понимает. — Ну, да, стих о жабе он, конечно, хранить не станет. Но вот самую наименее объяснимую часть меня — ту, которая хочет заставить его страдать, умолять и плакать, потому что он мне нравится — ту часть он понимает. А это вам не абы что. Блин, это, можно сказать, даже «что-то». — Тебе он, наверное, понравится.

— Ну, кое-что общее у нас уже есть.

— А?

— Ты… дуралей.

Я смеюсь. Когда твой собственный дед называет тебя дуралеем — это определенно хороший день.

Но тут я вдруг понимаю, что Лори никогда не встретит деда.