Всевидящее око

Как только дверь за ним закрылась, я быстрым и широким шагом вернулся обратно и зашел в комнату Артемуса. Сняв фонарь со стены, осмотрел кровать, залез под матрас и заглянул за изголовье. Свет фонаря упал на разбросанные по полу детские вещи: полозья от санок, воскового человечка с глазами из гвоздики, остатки от воздушного змея и миниатюрную карусель с ручным заводом.

Не здесь. Каким-то образом я это понял. Не здесь. И тут фонарь, словно следуя моим мыслям, высветил дверцу в дальнем углу комнаты.

Гардеробная. Нет места лучше для хранения тайн.

Дверь отворилась во тьму столь густую, что фонарь едва смог ее прошибить. Донеслись запахи жасмина и бергамота, затем все пронизал сладковато-острый аромат нафталина. Послышался тихий шорох скованных холодом тканей: атласа, кисеи, тафты.

Гардеробная Артемуса представляла собой дополнительный склад женских вещей. Практичное применение неиспользуемого помещения в обиталище молодого человека; однако при сложившихся обстоятельствах я увидел в этом новую издевку Артемуса. (Разве он не отслеживает мои передвижения у себя над головой? Разве не знает точно, где я стою?) Я вытянул вперед руку и, к своему изумлению, не обнаружил задней стены. Рука не нашла никакого препятствия.

Подняв фонарь, я пробрался через одежду и оказался в каком-то темном месте. Я не видел никаких очертаний, не чувствовал никаких запахов. Но тут было нечто большее, чем пустота. Сделав шаг вперед, я несильно ударился лбом обо что-то и понял, что это еще одна штанга для одежды.

И на штанге что-то висело. Я ощупал вещь, и мои руки остановились на деревянной вешалке… затем на рифленом воротнике… на жестком профиле плеча… а еще ниже на чуть влажной шерстяной ткани.

Я сдернул вещь с вешалки и поднял фонарь.

Форма. Офицерская форма.

Настоящая – или очень хорошая подделка. Голубые панталоны с золотым кантом. Голубой китель с богатой золотой отделкой. И на плече (мне пришлось поднести фонарь поближе, чтобы разглядеть) отрезанная нитка. На том месте, где когда-то была планка.

В памяти тут же всплыл – а как же иначе? – таинственный офицер, который приказал рядовому Кокрейну покинуть пост у тела Лероя Фрая. Я продолжал ощупывать китель и вдруг почувствовал под пальцами какое-то уплотнение прямо над талией, как будто ткань чем-то пропиталась. Пятно было немного липким и шероховатым. Я уже собирался поднести фонарь, когда услышал шаги.

Кто-то вошел в комнату.

Я задул фонарь. Стоя в полной темноте гардеробной, прислушивался к тому, что происходило по ту сторону. Шаг… еще один.

Остановка.

Оставалось только ждать. Всего, что может последовать.

А последовал новый звук – скрежет вешалки на штанге. Кто-то двигал одежду, отделявшую меня от комнаты. Это движение преобразовалось в нечто, что скользнуло по моим ребрам и пригвоздило мой сюртук к стене.

Ах да. Недостающий элемент офицерской формы: сабля.

Разглядеть ее было невозможно, а вот чувствовал я ее очень хорошо. Клинок был настолько острым, что казалось, воздух расступается перед ним.

Как бы я ни старался сопротивляться, мне мешал пригвожденный сюртук. Я вытащил руку из одного рукава и стал выбираться из него. В этот момент клинок ослабил свой напор… чтобы снова метнуться вперед, причем быстрее, чем в первый раз. Мне удалось разглядеть, как лезвие воткнулось в стену в том месте, где только что было мое сердце.

Можно, конечно, было закричать. Но я знал, что ни один звук не вылетит из этого тесного пространства. Можно было атаковать нападающего. Но баррикада из платьев оставляла мне мало шансов. Одно неверное движение – и я окажусь в его полной власти. Однако и он не мог атаковать меня, не теряя своего преимущества.

Итак, правила были установлены. Наша маленькая игра началась.

Сабля отползла назад… рванулась вперед… «Дзинь!» – отозвалась стена, когда лезвие воткнулось в штукатурку рядом с моим правым бедром. Через секунду оно отступило и, голодное до плоти, стало зондировать темноту.

А я? Я, Читатель, продолжал двигаться. Вверх и вниз, в одну сторону и в другую, пытаясь прочесть сознание, которое управляло саблей.

Пятый удар пришелся мимо моего запястья. Седьмой напомнил дуновение ветра, скользнувшее по волосам на шее. Десятый попал в промежуток между плечом и грудной клеткой.

Лезвие, обезумевшее от промахов, металось все быстрее и быстрее. Оно уже не жаждало примитивного убийства; теперь его цель состояла в том, чтобы нанести как можно больше сокрушительных ударов. Дюйм за дюймом спускалось оно вниз, от сердца к ногам. А мои ноги в ответ танцевали рил[115], борясь за жизнь.

Я отлично понимал, что рано или поздно этот танец закончится. Даже если у меня хватит дыхания, в этой крохотной кладовке просто не останется воздуха. Страшная усталость – не стратегический расчет, не надежда на передышку, а самая примитивная усталость – заставила меня упасть на пол.

Я лежал на спине и наблюдал, как на фоне стены появляются очертания стального клинка. Чем ближе он подбирался, тем сильнее я обливался холодным потом. Потому что мне казалось, что меня подгоняют – обмеряют – для гроба.