Всеволод Большое Гнездо. "Золотая осень" Древней Руси

Весь вечер не проходило раздражение. Презирал себя за то, что поверил искусной игре обыкновенной вертихвостки. Разгорячённое воображение рисовало её в объятиях этого типа с плотским взглядом и липкими от пота ладонями. Было обидно за себя и жалко её, беспомощную и брошенную в огромном зале с равнодушными чёрствыми людьми, и он ругал себя за опрометчивое поведение и не представлял себе, как можно вернуть её расположение. И зачем только сказал это самое: «Нет»... Впрочем, к чему она ему? Почему он так сокрушается? Он любит Виринею, она — девушка на всю жизнь. А Евстахия — это так, от скуки, от тоски по Виринее, не больше. И вообще он больше не пойдёт на вечера и приёмы, на которых может появиться дочка императора.

Но через три дня его пригласили во дворец Палеологов, там чествовали хозяина, которому исполнилось пятьдесят лет. Не поздравишь, значит, нанесёшь смертельное оскорбление. Пришлось явиться с подобающим подарком.

Он исполнил свою миссию и хотел уже уйти, как увидел Евстахию. Она не спускала с него взгляда исстрадавшейся героини, это одновременно и злило, и притягивало к ней. Но он уже знал, что сегодня будет с ней. Но не так, как она хочет. Она должна поплатиться за того типа с плотским взглядом. Она должна страдать, как страдал он. Для этого есть девушка, которая здесь же, недалеко. Это — Мария.

Всеволод подошёл к ней, стал говорить что-то смешное, забавное. Мария слушала его, смеялась, удивлялась:

— Даниил, что с тобой? Что на тебя наехало?

А он не мог остановиться. Слова неслись сами, перегоняя друг друга, и все такие шутливые, остроумные, и Мария смеялась и забавлялась. Она это хотела слышать от него раньше, она вызывала его на разговор и порой была надоедлива, а теперь он сам подошёл и уделяет внимание только ей одной. Она рада, она торжествует. Потом они танцуют один танец, другой, третий...

Продолжая рассыпаться в любезностях, Всеволод искоса наблюдал за Евстахией. Он видел, как потемнело её лицо, как она пытается и не может забыться в разговорах с кавалерами, нервничает и не находит себе места.

Что ж, с неё этого достаточно. Надо менять игру. Извинившись перед Марией, он оставил се и направился к Евстахии. Она встретила его с опущенным взглядом.

   — Уйдём?

Ничего не ответив, пошла к выходу. Он следом, чувствуя на спине взгляд Марии...

Уже поздно. Перед зданиями богатых людей неярко горят масляные фонари на столбах. Ветер гонит опавшие листья и разный мелкий мусор. Они шли молча, не глядя друг на друга. У подъезда императорского дворца он взял её за плечи и повернул к себе. Она кротко и покорно взглянула в глаза и со стоном упала на грудь. Он стал гладить её волосы, целовать изогнутую шею, щёки. Она плачет, она любит его, и ему с ней хорошо, очень хорошо, с человеком, который обожает и понимает его, как никто другой.

Она шепчет:

   — Я не думала, что мы снова будем вместе...

   — Я тоже.

   — Я тотчас прогнала Аркадия.

   — Ни слова о нём.

   — Сегодня ты был жесток. Но я чувствовала, что ты оставишь Марию.

   — Почему?

   — Она не в твоём вкусе.

   — Ты знаешь мой вкус?

   — Я многое знаю о тебе. Даже то, о чём ты не подозреваешь.

Он запустил пальцы в её густые волосы:

   — Ты настоящая русалка. Вышла на берег, чтобы соблазнить меня и увести в своё царство.

   — А ты пойдёшь со мной?

   — С самого крутого берега кинусь...

Наутро они встретились возле императорского дворца.

   — Куда пойдём? — спросил он её.

   — Хочу прогуляться по улицам.

Они вышли из Большого дворца, миновали Ипподром и вышли к собору Святой Софии. Сколько раз приходилось бывать им возле него и всё равно не могли налюбоваться. Это было грандиозное сооружение. Его многочисленные купола поднимались полукружием над гладкими мраморными стенами и как бы сливались, мягко уносились ввысь. А над ними царил главный купол, столь огромный, что захватывало дух. Однако он был сооружён так искусно, что не подавлял величиной и мощью, а переполнял сердце человека восхищением, потому что это искусство было величественно.

   — Император Юстиниан воздвиг этот храм на месте разрушенного во время восстания Ники, — проговорила Евстахия, благоговейно рассматривая великое сооружение. — Своей красотой он превосходит все церкви христианского мира.

   — У нас на Руси тоже есть собор Святой Софии, — сказал Всеволод. — Он находится в Киеве. Когда мне было восемь лет, я стоял возле него. Мы как раз уезжали в Византию. Помню, что он тоже очень большой, но, кажется, всё же меньше, чем константинопольский.

   — А ты намерен вернуться на родину?

   — Для меня теперь родина — Византия. Я, конечно, знаю русский язык. Помню многое из русской жизни, но вырос в Византии, с ней связана вся моя взрослая жизнь, поэтому мы с мамой решили остаться здесь навсегда. Да и куда возвращаться? Владения отняты моим братом Андреем, там за каждое княжество идёт кровавая война, а чтобы вести её, нужно войско. У меня его нет. Приеду я на Русь и стану скитаться по различным княжествам, служа то одному, то другому князю за жалкие подачки. Таких князей на Руси называют изгоями. Зачем мне такая судьба?