Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Свое «булгаковство» Иванов должен был сдерживать. Хотя и не стал преодолевать очевидное влияние Булгакова, которого уважал не менее Раскольникова. И потому начал пьесу с белого Незеласова, еще домашнего, в окружении матери, невесты, ее брата, «дальнего родственника». Он поставил свой бронепоезд на прикол и не хочет воевать ради вздорного генерала Спасского, японцев или американцев; и едет в тайгу, поссорившись со своей невестой Варей, презирая ее мещанские запросы. Рыбак, живущий еще «крестьянской жизнью», Вершинин соглашается на предложение «председателя ревкома города N» Пеклеванова выступить против добровольческих частей, подавляющих крестьянские восстания после известия о сожжении села и гибели его малых детей. Ведь под его, Вершинина, «влиянием находится огромный Лбищенский уезд», напоминает Знобов. Смысл затеянной войны, национально-освободительной с японцами и гражданской с белыми, крестьяне понимают только как войну за землю. И потому символично, что пьесу первой редакции 1927–1931 гг. завершал «Эпилог» с крестьянской избой. Там героического Вершинина встречает его друг Михаил Михайлович, приезжают его родители, хозяйствует его жена Настасьюшка. И потому отец Вершинина Егор Иванович говорит: «Землю-то, главное, не давай генералам и японцам!..» А Иванов удивлялся в письме Горькому, сообщая о запрете «Бронепоезда» Главреперткомом: «Запретил как недостаточно революционную, что им еще революционнее может быть – бог их знает» (6 сентября 1927 г.). Хотя достаточно было в конце пьесы прочитать о выносимом к бронепоезду «трупе Пеклеванова» и ее «крестьянский» эпилог с одной только частнособственнической заботой о земле. И ничего о роли партии, здравиц в ее честь, лозунгов и т. п. Лишь в поздних вариантах пьесы появились «лозунговые» места и целые речи Пеклеванова и Знобова: «Мир – великий мир труда и социализма – придет через большие битвы… Здесь очень многому надо научиться», – говорит Пеклеванов. «Товарищи! Революционный вам пламенный привет (…) от штаба восстания в городе (…). Оно будет сокрушительным для интервентов и для таких мерзавцев, которые им продались», – говорит Знобов и т. п. Тогда, летом 1927 г., пришел на помощь режиссер И. Судаков, взявший книгу Иванова «Партизанские повести» и выписавший оттуда нужные места. «Слова, выражающие руководящую роль партии в партизанском движении, были найдены мною у самого Всеволода Иванова», – вспоминал он. «Всеволод Вячеславович по приезде одобрил меня и выправил вставленный мною текст в сцену на колокольне». А потом, продолжает режиссер, Иванов «как-то странно улыбался на репетиции – будто не узнавал собственное произведение». Или, уточнял И. Судаков, «не верил, что из наших усилий получится что-нибудь путное. Он считал материал пьесы несценичным» и «страдал “Бронепоездом”», опасаясь, «чтоб это не было настолько патриотично и фальшиво, что через год и смотреть будет невозможно», писал он Горькому (28 октября 1927 г.).

Кроме «Бронепоезда» по мотивам собственной повести, у него были другие, самодостаточные пьесы. Одну из них Иванов написал или начал писать, скорее всего, в том же 1927 г., так как речь в ней идет о «заграничном костюме», который герой пьесы по фамилии Путеев должен иметь для поездки в Дрезден. Отсюда и название пьесы – «Синий в полоску» – и все ее комические события и перипетии. Паникуя из-за отсутствия валюты, Путеев продает сюртук своего отца, чтобы на вырученные деньги купить валюту. К финалу не только от костюма, но и от Путеева остаются рожки да ножки: ему остается забраться в гроб, притворившись мертвым, чтобы заслужить уважение, «объединить» всех вокруг себя. В конце некий Красноармеец выдает ему «прежний документ», а Пьяный (или Пьяный сосед) готов быть его «заместителем»: «Мне все равно, кого замещать: кого угодно замещу». Комедия превращается в трагикомедию вольнодумца, желающего изменить общество. Есть в этом бунте одиночки, ложащемся в гроб от бессилия доказать свою правоту, близость Н. Эрдману. Герой его пьесы «Самоубийца» также ложился в гроб в надежде распутать ситуацию. Интересно, что звали героя Эрдмана Семен Семенович, а Путеева – Осип Осипович. Эрдман и приступил к «Самоубийце» сразу после «Мандата» (1924), но ставить и репетировать спектакль начали в 1928 г. Учитывая неравнодушие Иванова к творчеству своих наиболее талантливых коллег, отражавшееся затем на его творчестве, мы можем предположить, что работа над «Синим в полоску» продолжалась и в 1928 г., когда Иванов мог узнать о новой пьесе Эрдмана. Так что даты публикаторов пьесы «1927–1931» вполне справедливы.