Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

Рассказы писателя, Иванова, с таким горьким опытом и такими зловещими знаками беды, не предвещают ничего доброго, веселого. И тем не менее в рассказе «Второй» из «Рассказа о себе» автор верит, вопреки всему, в лучшее. Последняя главка рассказа – почти стихи: «Через степь на солнце. / Через степь на радость. / Через степь – вперед… / Пески превратим в камень. Камень – в хлеб. / Веселых дней моих звенящая пена. / – Будь!». Но уже четвертый рассказ книги – «Полая Арапия» – говорит о кошмарах бегства снявшейся с места голодной деревни в мифическую страну изобилия Арапию, где «хлебушко спеет на три недели», куда «всех пускают бесплатно». Чего только не происходит на этом изнуряющем пути через «голубые пески»: драки из-за «корешков», поедание конского кала и покушение на людоедство, смерти и похороны и полная безысходность, обреченность. И пугающая достоверность, будто автор сам был среди этих ополоумевших от голода людей и его, как Мирона, за которым охотятся новоявленные людоеды, должны убить молотком. Откроет ли следующие рассказы читатель этой книги, оглушенный такими картинами, вместо обещанной радости? «Лоскутное озеро» уже не столь кошмарно, наоборот, даже кажется пародийным: напуганных скорым приходом «бальшавиков», крестьян, скрывающихся в камышах, некий «тонкорукий и востроглазый» подбивает «исцелить мученья», «сорок раз» обойдя вокруг «падвижницкава Ласкутного озера». И древний старик с таким же пародийным, ироническим именем «Хрументил», главный идеолог этого, так сказать, «крестного хода», «на телегу зарубки делат», чтобы не сбиться со счета кругов. Безумие, точнее, посмешище, останавливают некие военные, а сбитый с толку Андрейша уходит «к чернобандистам». Но недолго дает расслабиться читателю Иванов. После «сытых», сочащихся «медовыми травами» и бегущими прямо на охотника Ерьму лесных зверей рассказов «Лога» и «Синий зверюшка» автор вновь шокирует читателя, на этот раз рассказом «Берег желтых рыб». Особенно последней его главкой, где успешная рыбалка Серьги и его брата заканчивается ужасом – плавающими в воде человеческими останками: «вместо головы на плечах жидкое, как кишки, мясо», «рука с отрубленными пальцами», «труп с вырванным горлом и трепавшимися по воде жилами», «проплыл бок человека – тонкие, как бараньи, ребра и клочки белого мяса» и т. п. В тексте упоминаются японцы, и рыбаки выходят за рыбой в море, а не в реку. Но считается, что Иванов на Дальнем Востоке не был, а фигурирующий в «Береге» сумасшедший брат героя Борька заставляет вспомнить брата-идиота самого Иванова. Уж не навеян ли этот рассказ его пребыванием на острове на Иртыше летом 1918 г., где он, как «красный комиссар», скрывался от станичников, выдавая себя за рыбака?

Но Иванов настойчив. Действие последующих его двух рассказов – «История Чжень-Люня, искателя корня шень-жень» и «Шо-Гуанг-го, амулет великого города» – происходит также на Дальнем Востоке! Причем это явно не декорации – он хорошо знает, словно житель тех мест, природу и географию края, запахи, звуки, цвета его природы. А главное, его людей – китайцев, чьими глазами смотрит на окружающее и чьими словами рассказывает эти истории. Ибо только китаец Чжень-Люнь мог бы так красочно начать рассказ: «Теплые горы – Сихотэ-Алинь, как перстень на руке моря». Хотя улавливается и пародийность. Как китаец, искатель корня жень-шень, причем профессиональный, он знаток философии Лао-Цзы, и тут же, естественно, тигр для полноты картины. Комичны его ломаный русский язык: «Китай суда беги, сидесь кусай – еди-риса…» и радость нашедшего много чудо-корня в логове убитого священного тигра, когда даже нога Чжень-Люня «думает» о будущей счастливой жизни. И вдруг китаец стреляет себе в шею, не найдя нужного ему русского поселка и не подготовив читателя в полной мере к такой развязке.