Всеволод Иванов. Жизнь неслучайного писателя

И все-таки «публицистика», о которой писал Лунц, действительно испортила Иванова. В рассказах конца 1921 и 1922 гг. он иногда утрачивает чувство меры, часто педалирует образность, нарушает полифонию. «Каков» – сравнительных союзов – в них неоправданно много. Ими перенасыщена повесть «Цветные ветра» и отчасти «Голубые пески», они расцветили рассказы «Седьмого берега», и поэтому в альманахе «Серапионовы братья», первом и последнем, дошедшем до печати, первое место в оглавлении занимает уже не он, а его конкурент по «бытовизму» Зощенко. Да и составляли сборник уже не Горький, а сами «Серапионы», видимо, Шкловский. Вообще, последовательность, очередность в этом альманахе говорит о нем не менее его содержания. И вообще, в книге много «приемов» чисто литературных, стараниями учителей «Серапионов» – «формалистов» Шкловского и Тынянова. Можно сказать, что литература в этом сборнике побеждает реальность, искусственность одолевает жизнь, от первого до седьмого, последнего рассказа книги. А звери – людей, не выдерживающих экзамена на человечность в условиях войны, тем более гражданской. Вольно или невольно к этой «звериной» обойме произведений альманаха примыкает и «Синий зверюшка» Иванова. Ведь порыв его героя Ерьмы к «мученичеству», уходу от дремучей, косной жизни побеждается этим «зверюшкой» сытости, довольства материальным существованием.

Другие «серапионы», как нарочно, здесь все сплошь «нерусские». Рассказы Лунца и в большой мере Слонимского – «еврейские», ветхозаветные, Никитина и Каверина – «немецкие» (действие происходит в немецких городах), Федина и Зощенко – условные, без ярко выраженных примет: русские города и польское «местечко». И только рассказ Иванова абсолютно сибирский. Это и география: Зайсан, Иртыш, Черноиртышские горы, Ирбитские телеги; и словечки: «чемерь», «согра», «сдришной». Да и весь аромат рассказа, как его автор чувствует, по слову Ю. Тынянова, все, к чему прикасается его взгляд – к избам, заборам, горам, лесам, топям, падям, – все здесь сибирское, особое. Даже глаз Ерьмы, «как распустившийся листочек зеленый, липкий и блестящий», а у Кондратия Ефимовича губы, «как пласты подымаемой плугом новины». Кто из «Серапионовых братьев» способен на такие глаза и губы? Тем не менее его «Синий зверюшка» стоит в ряду «серапионовских» только на третьем месте, между двумя «еврейскими», Лунца и Слонимского. Тоже по-своему с «запахом» и экзотикой. И только зверюшка синий у Иванова – условный, символический, в чем-то близкий «человеческим» зверям Никитина и Федина: глаз у этого зверюшки «не поймешь, какого цвету, только совсем человеческий». Несмотря на литературность, рассказы сборника ощущались весьма актуальными, т. е. «контрреволюционными». Не зря о нем охотно и сочувственно писала русская эмиграция – К. Мочульский, М. Цейтлин, А. Вольский. Потому, наверное, и вышел альманах столь маленьким, почти брошюркой, без поэзии, словно боялись санкций власти, ужесточавшей свою политику по искоренению всякой крамолы с 1922 г.

Зато на последней странице этой 125-страничной книжечки издатели поместили внушительный перечень изданий «Серапионовых братьев». И пусть многие из книг И. Груздева, Иванова, Каверина и др. названы с пометой в скобках «готовится» или «печатается», но любой бы понял, что «Серапионы» больше, чем этот скромный сборник. И особенно Иванов, чей список здесь самый большой: «Партизаны», «Кургамыш – зеленый бог», «За спиной моря», «Лога». А издательство «Эпоха» готовила целое собрание его сочинений: «Т. I. Цветные ветра. Повесть. (печатается). Том II. Ситцевый зверь. Рассказы (тоже)». Эта «Эпоха» – издательство того же толка, что и «Алконост» (там напечатан альманах), возглавлявшееся Замятиным и Чуковским и печатавшее столь же «старых», старорежимных писателей. О чем Иванов и писал Урманову: «Изд. “Эпоха” это уже имя. Там печатаются Белый – “Котик Летаев”, Замятин, Сологуб – “Заклинательница змей”, роман, Чуковский, А. Толстой, Ремизов и моих два тома». И добавлял: «Напечатают лучше “Алконоста” и обложка М. Добужинского». Потому и имел полное право здесь же написать: «Есть все данные, что мне удастся сделать себе имя».