Всевышний

Несмотря на болеутоляющее, я не заснул. Мне было не так уж и больно. Хотелось, чтобы было больнее. Чем больше я думал об этом Росте, тем яснее видел, как он вместе со мной погружается в туман, углубляется в пустые улицы и, охваченный страхом, бежит сквозь марево. Он был тогда всего лишь стажером, а теперь кричал, его голос отдавался громом. Слово «тюрьма» становилось в его устах его сугубой собственностью, монументальным указанием, понять которое мог только он один. Но меня то, что он говорил, ничему не могло научить. Я знал тюрьму лучше, чем он, я ходил по тамошним кабинетам, у меня там был товарищ, Крафф, через застекление он показывал мне столовую, где можно было различить отдельные столы, показывал старые постройки, на которые постоянно взирал, сидя в своем кресле. Сколько раз я у него побывал? Регулярно на протяжении целого года, с удивлением сообразил я. У Краффа там была откровенная синекура, и он не особо горевал о тех четырех пальцах, которых она ему стоила. Однажды я увидел, как он поднял к глазам руку и долго, почти любовно ее разглядывал, а затем, хотя на вид она была отвратительна – не столько из-за четырех отсутствующих, сколько из-за оставшегося, этакого белого волоконца, невероятно длинного и тонкого, недоброжелательного и беспощадного указательного пальца, – самым настоящим образом ей поклонившись, ее поцеловал. Ему выделили большой, светлый кабинет, выходивший во двор для прогулок заключенных. Все постройки действительно были великолепны, самые современные во всем районе, где хватало убогих улиц. Чуть дальше раскинулся новый, предназначенный для детей, очень красивый сквер с большими деревьями, озерцом, лужайками и маленьким зоопарком. Этот парк был виден из тюрьмы, великолепное зрелище. Несчастный случай произошел с Краффом за два или три года до этого. Тогда как раз подходило к концу размещение административных служб, и тюремные помещения пустовали. В старых постройках, которые должны были пойти на снос уже в следующем году, но в результате продолжали использоваться, поскольку их камеры оказались удобны для определенных дисциплинарных целей, оставалось лишь с полсотни заключенных. Крафф находил новое здание слишком пышным, а я сам, теперь я отдавал себе в этом отчет, очутившись там, не увидел особых отличий от других жилых домов – разве что в плане тамошнего комфорта, роскоши и хорошей практической организации. Крафф желчно называл это здание санаторием. Он знал все, что происходило в тюрьме, все, что случалось с заключенными, и заносил это в свой Дневник. Для большей информированности он приплачивал охранникам; хотя его работа имела отношение только к гражданскому состоянию, подозревали, что ему даны особые поручения по надзору, и эта репутация осведомителя, может статься, вызвала у него желание быть ее достойным. Его Дневник стал знаменит. Он читал отрывки из него всем посетителям, своим сослуживцам и даже простым клеркам из канцелярии. Мне он тоже зачитывал из него множество страниц; все эти истории о порочности заключенных походили друг на друга, но он никогда не пресыщался ими, утверждая, что переживаемое ими более сокровенно, более необычно, чем мы в силах себе представить. По его словам, многие правонарушители сами искали наказания, чтобы продлить свой срок, и охранники знали об этом и опасались нападения только от новичков и от тех, чье наказание подхо-дило к концу; от новичков – потому, что они хотят быть свободными, от прочих – потому, что они не хотят больше такими становиться. Этот Крафф был маньяком. Он охотно разделил бы камеру с кем-то из заключенных, чтобы лучше его узнать и втереться в доверие. По сути, занимаемое им положение его унижало. Его изменил несчастный случай. Когда он понял, что зажат между дверью и шахтой лифта, он закричал так, что его услышала вся мэрия, и это, кстати, спасло ему жизнь, ибо лифтер успел выключить ток. Что с ним стало сегодня? В данный момент я видел его руку, видел его самого настолько четко, как будто он находился в комнате, и тем не менее я никогда о нем не думал. А тюрьма? Почему Рост говорил о ней с таким торжествующим напором? Что он о ней знал? Осторожно, сказал я себе, ты обманываешь сам себя, тебе хотелось бы перестать все ясно видеть. Я так и не заснул. Болеутоляющее не слишком помогало. Утром на следующий день я не мог подняться.