Вся история Фролова, советского вампира

– Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных, – и снова: – Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных.

Ничего особенного участковый в этом не видел. Ну, молятся, ему и раньше приходилось видеть молящихся людей. Но он почему-то остановился и стоял, опираясь на костыли, и слушал негромкие голоса, раз за разом спокойно, без особого рвения повторяющие одну фразу. Он не мог понять, что его поразило во всём этом. Почему это представляется ему таким неправдоподобно странным, что в этой молитве заставляет стоять, не шелохнувшись, и слушать?

И он понял. Был ранний вечер, солнце садилось. Рядом с домиком начиналась лесополоса. В ней стояли ульи. Перед лесополосой было поле сурепки, уходящее к горизонту. Четыре мужских голоса на веранде повторяли одну фразу. Повторяли вполголоса, и, кроме неё, не было никаких обычных для этого места звуков. Ветер на открытом пространстве замер. Деревья стояли неподвижно, кроны их молчали. Птицы не подавали голоса, даже воробьи не чирикали. Пчёлы не летали и не жужжали. Кузнечики не стрекотали. Как будто мир, окружающий веранду с четырьмя молящимися людьми, затих специально на время, пока они молятся. Степан говорил, что Бог слышит их молитвы. Каждый бы услышал, когда такая тишина.

Глава 31. Загородный домик полковника Пальчикова

А вот пробуждение Константина и Анатолия не было вызвано какими-то внешними причинами, в отличие от пробуждения участкового. Никто не входил и их не будил своим присутствием. Они проснулись просто оттого, что выспались, причём проснулись одновременно, как по команде.

Они лежали в кроватях, на чистой постели, боли не было, происшедшее в подземелье представлялось бы сном, если б не фиксирующие повязки. У Анатолия такая повязка была на руке и фиксировала она два пальца – большой и указательный. Выглядело это так, будто он изображает, что у него пистолет, которым он, впав в детство, пугает других детей.

У Константина повязка выглядела не так забавно. Она была плотно наложена на всю верхнюю часть тела, почти до пояса, и фиксировала левое плечо. Но гипса точно не было, фиксация достигалась с помощью тонких шин – полос то ли из дерева, то ли из пластмассы, что было странно, так как обычно при переломах на советского человека щедро накладывались килограммы гипса, чтобы он понял, что чувствует черепаха, имея панцирь. А эти перевязки были удобные, надёжные, лёгкие, какие-то не наши. Кто их накладывал и когда – этого ни Анатолий, ни Константин не помнили.

Ещё под землёй им сделали уколы, и действительность с болью, светом фонариков в темноте, каменным потолком пещеры, лёгкими шагами рядом и крокодилом где-то сзади… эта действительность стала отодвигаться, гаснуть, от неё сначала остались только звуки… Потом боль стихла… И больше никаких воспоминаний не сохранилось.

Из одежды на них не было ничего. Но перед каждой кроватью на стуле лежал аккуратно сложенный спортивный костюм, обычный, отечественного производства, майка, трусы, носки, а на полу – кроссовки польские, новые. Где-то они уже видели такие кроссовки, но ношеные.

Комната была вся обшита деревом, как на очень хорошей генеральской даче. Дверь в комнату оказалась не заперта. Они вышли в коридор, рядом с комнатой оказался туалет. Очень кстати. Лестница вниз. Внизу гостиная, довольно большая, и кухня. В открытой двери на кухню показался человек, принадлежащий к монголоидной расе, одетый в такой же, как у них, спортивный костюм, но не новый, и тоже в белую хлопчатобумажную майку.

– Потому что… – сказал стоящий в проёме двери человек, – умываться надо и завтракать надо.

При этом с его лица не сходила сладкая улыбка.

Изумлению Анатолия и Константина не было границ. Во-первых, никто их, судя по всему, не охраняет. Это дача какая-то, убежать отсюда ничего не стоит. Ну не может же их охранять этот довольно нелепый на вид чурка, лет под пятьдесят, в штанах с вытянутыми коленями. К тому же они одеты в гражданское, польские кроссовки оказались очень удобными. В окно видать поле, забор несерьёзный, калитка. Это вообще не военный объект. И никого вроде нет, кроме безобидного чурки.

– Меня Жугдер Гунгаевич зовут, – продолжал чурка, улыбаясь. – Гунга – значит, радость, а Жугдер – это вам долго объяснять. Умывайтесь и кушать идите, а я вам скажу, что будет дальше.

Но Анатолий и Константин не стали ждать, пока приедет кто-то посерьёзнее Жугдера Гунгаевича. Справиться с ним можно было и без рук, одними ногами. Он полетел на деревянный пол с криком, который скорее даже выражал досаду, чем боль. Связали его хорошо скатертью со стола. Убивать смысла не было никакого. Калитка оказалась заперта только на щеколду. Дорога шла через поле, на котором уже скосили не то пшеницу, не то рожь… не важно. А важно то, что прятаться на этом поле всё равно не в чем, и они пошли быстро прямо по дороге туда, где виднелась железнодорожная насыпь, и там где-то, наверное, должна была быть станция.