Вся моя надежда

— Непорядок! — просипел диспетчер и покачал головой.

— Правильно, непорядок, — согласился Заяц, с нахальством и мольбой посмотрел на диспетчера. Вытащил бутылку, поставил на стол. Диспетчер часто засопел, сунул бутылку в тумбочку стола, буркнул:

— Аварий мало, да?

Заяц виновато пожал плечами; конечно.

Между тем диспетчер уже звонил по телефону:

— Суконцев, слушай: тут от Гуряева приехали. Помоги ребятам. Ну да, пропусти, далеко им.

Когда он кончил говорить и повесил трубку, Зайца в конторе уже не было. Диспетчер вышел из-за стойки, выглянул в дверь. Поблизости — никого. Увидел только, что какая-то машина вырвалась из очереди, стремглав устремилась к погрузочной площадке, попятилась прицепом под кран.

— Лихач, — сказал недовольно диспетчер, повесил на дверь табличку «Пересмена», повернул в замочной скважине ключ. Вернулся к столу, достал бутылку, раскупорил, налил в стакан. Запрокинул голову, вздрогнул.

— Вода… Точно: вода…

18

Кабина сотрясается от хохота. Машина мчит по дороге, оставляя за собой задранный хвост пыли. За кабиной громыхает прицеп, груженный трубами.

— Ты артист, Заяц! — восхищается Кирилл.

— Каждому пузырь ставить — без штанов останешься.

— Ну, теперь поднажмем, да? — снова торопит Кирилл. — Как думаешь, что они там теперь делают?

Заяц посмотрел на часы. Стрелки показывали семь.

— Ну что? Все вернулись с трассы. Сегодня на час раньше, поскольку получка, Матрена выдала каждому по пачке хрустящих бумажек. Соответственно каждый в расчетном листе оставил по автографу. Ну, само собой, кто-нибудь уже сгонял на Центральную за припасами. Все нормально, — сощурил он один глаз. — Степан, тот еще не подъехал. Где-нибудь на трассе болтается. Сегодня ему лучше под руку не попадай… Ну к его приезду парни уже будут тепленькие.

— И Пастух?

Намерение оставить степь окончательно покинуло Кирилла, и теперь он все мысли переключил на то, чтобы скорей вернуться в городок и, если удастся, предотвратить опасность.

— Пастух? — продолжал между тем Заяц. — Пастух, может, и удержится…

От этих слов глаза у Кирилла потеплели.

— Знаешь, мы все больше о себе думаем. А дружба, товарищество — это так, украшение жизни. Я, может, даже съезжу к его жене, отпрошусь у Степана и съезжу. Все же с глазу на глаз — оно вернее…

— Думаешь, вернется? — спрашивает Заяц.

— Конечно. Сыну отец нужен. Один великий грек сказал: «Семья, милее что на свете?!» Женщины это особенно понимают…

Машину трясет, бросает на ухабы. Включенные фары торопливо щупают дорогу.

— Слушай, — неожиданно говорит Заяц, — а здорово из-за тебя Степан взвился. Ты что, в самом деле влюбленный?

— У тебя дьявольская наблюдательность, Заяц. Прибавь газку, а?

19

Все раздражало в этот вечер Степана. На Укаткане, маленьком казахском селении, сплошь состоявшем из кизячьих мазанок, не двигалось дело со сваркой. Электросварщики отговаривались: труб все равно мало, куда, мол, спешить?..

— Ну ладно, трубы будут!

Степан вспомнил, что послал за ними Кирилла и тут же пожалел об этом. Сумеют ли они с Зайцем быстро обернуться? Привези они трубы ко времени, сварщикам бы до утра и хватило, а там и другие подоспеют. Днем можно было бы начать изоляцию. Подумал, и всплыла стычка с Кириллом, представил все до подробностей — стало не по себе.

«Что и говорить, свалял ты, братец, дурака с этим учителем. Верно подсказывали: уволить как за профнепригодность. Не мешался бы сейчас под руками…» Но тут же вспомнилось, каким неуверенным явился Кирилл в отряд, как жил все это время, словно бы и не для себя вовсе, а для какой-то мечты. И подумал Степан, что в общем-то ему импонирует это неумение с хрустом, отчаянно входить в жизнь. И, подумав так, сказал себе: ну что ж, сочини приказ, только прежде прикинь, не назовешь ли себя в минуту душевного протрезвления сволочью и подонком? Эх, не клеится у него что-то в жизни, не идет. И Луизка хороша птица: «пейте брому, начальник…» Нет, грубость пресекать надо, распустил вожжи… А может, и верно отбрила? Черт возьми, тридцать три года, а ума… Надо сдерживаться, не психовать…»

Неспокойно, неровно бежит машина, мечется из стороны в сторону колесный след. Тянутся по обеим сторонам бурые хлеба. Иные колоски загляделись, выскочили на дорогу, как шалые дети. Вот и август подошел. Успеют ли подогнать трубу к Ершовке? Дни бегут, как сумасшедшие…

Далеки друг от друга участки, где Ершовка, а где Укаткан?.. Вел машину, думал: развеется дорогой, отойдет. Но только думал, только надеялся…

Вернувшись домой, всем выговаривал, ко всему придирался. Увидел скособочившийся почтовый ящик, набросился на Матрену:

— Не городок, а мусорная яма!

— Ну, что вы, Степан, какая же яма, с чего вы взяли? — с невозмутимым видом, попыхивая ментолом, защищается высокая худющая Матрена.

— Посмотрите на оградку, покосилась… Коробки какие-то у столовой…

— Так продукты же получаем. Это же тара.

— А это? — увидел он чье-то ведро, валявшееся в траве. — А это что? — Подошел, двинул по нему ногой, ведро звякнуло и, дребезжа, покатилось под вагончик.