Вся моя жизнь

В этом возрасте тинейджеры переживают глубокие перемены в себе, и зачастую рядом не оказывается никого, кто мог бы подсказать им, как выбраться из лабиринта подростковых проблем. В “Лорел Спрингз” воспитателям не раз доводилось выслушивать откровения вроде: “При ней у меня всегда возникает такое чувство, будто со мной что-то происходит. Что это?” Тогда воспитатели пользовались возможностью объяснить, как идет половое созревание, что означают менструации, что меняется в физиологии мальчиков и какие в связи с этим могут появиться ощущения; что это абсолютно нормально и даже прекрасно, но с этим вовсе не обязательно что-либо делать. К моему огромному сожалению, мои родители никогда не обсуждали со мной подобные вопросы – впрочем, как и я со своими детьми. Дети в лагере рассказывали воспитателям о вредных привычках и зависимостях своих родителей, о разводе, о смерти родных. Я поняла, сколь важно для ребят, которым не хватало ласки и тепла, получить поддержку и любовь, ощутить ласковое прикосновение без эротического подтекста. Если девочка не имела возможности, ничего не опасаясь, познать науку нежности в объятиях любящего отца, скорее всего, она сразу начнет искать страсти в сексе. Я поняла, как сильно могут меняться дети, если достигают поставленных перед собой целей и получают при этом признание от окружающих. Я увидела, сколь многого могут быть лишены дети из богатых семей и сколь богатой может быть эмоциональная палитра бедняков. Я поняла всю важность взаимного влияния друг на друга тех детей, у которых есть всё, и тех, у кого нет почти ничего. Я с изумлением обнаружила, что чуть ли не каждая четвертая девочка в лагере ранее подвергалась сексуальному насилию.

Ванесса ездила в наш лагерь с восьми до четырнадцати лет и считает, что это заметно сказалось на ней. Ей нравились физические нагрузки (она ходила на гору Уитни вместе со старшими ребятами) и вылазки на природу.

“Лагерь был для меня отличной школой социальной жизни. Я ездил туда, чтобы через эмоциональное общение, заботясь о других, ближе узнать детей фермерских рабочих. Неважно, какие материальные блага были доступны тебе в «реальном» мире, – в лагере все смотрели не на богатства, а на характер друг друга”, – говорит Трой.

Трой вырос в лагере – начал в роли куклы-талисмана, когда по малолетству его еще нельзя было принять официально, а закончил помощником воспитателя. У меня на глазах он лето за летом брал свое, влюблялся и учился наслаждаться медленными танцами. В один прекрасный день – Трою было пятнадцать – я вдруг осознала, что он обладает недюжинным актерским талантом. Я наблюдала за репетицией спектакля, где он играл танцора танго, гея. Он вел себя на сцене смело и раскованно – ни мне, ни, кстати сказать, его деду никогда не давалась столь комедийная и натуралистичная манера. Там и тогда я решила, что не повторю того, что делал мой отец со мной и моим братом. После репетиции я подошла к Трою и сказала: “Сынок, у тебя талант. Если когда-нибудь ты захочешь сделать это своей профессией, я всецело поддержу тебя”. Так и случилось несколько лет спустя.

У нас была очаровательная чернокожая девочка одиннадцати лет из Окленда, Лулу, всеобщая любимица. Ее смех напоминал мелодичный перезвон китайских колокольчиков. Ее родители были членами партии “Черные пантеры”, а ее дядя работал с Томом. Лулу ездила к нам два года подряд, а потом пропала на какое– то время. Вернулась она, когда ей было уже четырнадцать, и ее словно подменили. Она весь день спала, не выносила присутствия большого количества людей, говорила крайне редко и по ночам ее мучили кошмары. Под конец смены она призналась воспитателю, что ей очень долго не давал проходу один мужчина, который жестоко надругался над ней. Она никому ничего не сказала, потому что он грозился убить ее и родных.

Лулу страдала от сильнейшего посттравматического стресса, вечно ходила сонная (как и многие в ее положении) и, несмотря на природный ум, очень плохо училась в школе. Она снова приехала в лагерь, потому что ей необходимо было с кем-нибудь поделиться своими переживаниями. Мы заключили с ней договор о том, что, если она опять закончит школьный год с хорошими отметками, я запишу ее в школу в Санта-Монике, а жить она сможет у нас.

Лулу переехала к нам, когда ей было четырнадцать, и где-то через месяц пришла утром ко мне (я мыла посуду после завтрака) и сказала:

– Я хочу кое-что сказать, но мне немного неловко.

– Всё нормально, Лулу, говори.

– До вас я даже не думала, что матери не должны лупить своих детей.

Я поняла, что, попав в дом, где дети могут возразить родителям и не получить за это подзатыльник, где все сидят за одним столом и ведут общий разговор, эта юная женщина открыла для себя новый мир. Честно говоря, не знаю, кто из нас больше учился – Лулу у меня или я у нее.