Вся моя жизнь

Вадим пил всё больше и больше. Он был запойным пьяницей – неделями и даже месяцами мог ни капли не выпить (тоже плохо, так как это давало ему основания думать, будто он контролирует свою болезнь), а потом всё рушилось. В самый разгар съемок “Барбареллы” он начал выпивать уже за ланчем, и мы не могли предугадать, что будет после. Он держался на ногах, но речь его становилась невнятной, а режиссерские решения казались непродуманными. Сейчас, глядя на некоторые эпизоды фильма, я отчетливо вспоминаю, как неуверенно я тогда себя чувствовала. И злилась чем дальше, тем сильнее!

Я всё больше ощущала свое отчуждение, словно балансировала на краю обрыва (или, скорее, на стальном шесте) одна-одинешенька, и никого не волновало то, что волновало меня, – как бы сделать свою работу спокойно и вовремя, выспаться ночью и на следующий день встать полной творческих сил. Но мне по-прежнему не хватало решимости взять ответственность на себя в те дни, когда Вадима совсем выбивало из колеи.

По нынешним меркам “Барбарелла” – низкобюджетный фильм, но тогда он потребовал немалых денег. Большая съемочная группа, много актеров, жуткие технические сложности и масса различных проблем, включая вопросы к сценарию, которые необходимо было решить заранее. Мне нередко приходилось прикидываться больной, чтобы за счет страховки покрыть стоимость одного-двух дней простоя, пока Вадим, Терри Саузерн и их помощники разбирались со сценарием. Но я точно не предполагала, что эта картина станет культовой классикой и что в определенных кругах мы с Вадимом прославимся именно благодаря ей. Понадобился не один десяток лет, чтобы я сумела понять, почему так вышло, и даже получить удовольствие от этого по-своему красивого кино.

Мне не давало покоя и другое. Меня подспудно грызло какое– то неясное чувство, которое я не могла выразить словами, – застарелое ощущение того, что я не на своем месте. Но теперь я уже не была посторонней на веселой вечеринке. Вся моя жизнь превратилась в нескончаемую вечеринку, хотя я вовсе не желала на нее попасть. Точнее сказать, мне казалось, что самое важное происходит где-то не здесь, а я разбрасываюсь по мелочам на всякую чепуху. В США разворачивалась борьба чернокожих за свои права, в сути которой я только начала разбираться. Набирало силу движение против войны во Вьетнаме. Но военная хроника не слишком меня интересовала, и когда друзья Вадима ругали Штаты за вьетнамскую войну, я, как правило, занимала оборонительную позицию. Я просто не могла поверить в то, что Америка участвует в недостойном деле, и злилась на иностранцев, которые нас критиковали. Я абсолютно ничего не смыслила в разворачивающемся женском движении, и если бы мне пришлось столкнуться с проявлениями феминизма, наверно, ужаснулась бы.

Я не стремилась к какой-то другой жизни, но чувство неудовлетворенности усугублялось. Я плыла по течению, вела себя пассивно и всё время думала: вот если бы… Если бы я удачно вышла замуж, если бы была счастлива и полностью реализовалась бы… К тому же я старалась ни к чему не относиться слишком серьезно, чтобы меня не заподозрили в буржуазности и отсутствии чувства юмора. Это была установка Вадима “не относиться к чему-либо слишком серьезно”, особенно когда дело касалось женщин.

Осенью 1967 года, когда мы закончили снимать “Барбареллу”, я решила, что, родив ребенка, смогу успокоить свои волнения и заполнить нарастающую пустоту в жизни. Чтобы стало лучше.

Вадим был прекрасным отцом – это его качество мне очень нравилось. Возможно, он легко находил контакт с детьми, потому что сам так и не повзрослел. Когда он оставался с маленькими детьми, пренебрежение распорядком дня и необязательность шли ему на пользу. По вечерам, после того как я наконец загоняла Натали чистить зубы и спасть, он рассказывал ей какую-нибудь фантасмагорическую историю с продолжением, которую сам же и сочинил для нее. Иногда сериал растягивался на несколько недель. В его причудливых, почти всегда выдержанных в жанре фэнтези сказках действовали маленькие люди, на самом деле обладавшие огромной силой. Он не только сочинял истории, но и рисовал; его картины отличались своеобразием и во многом напоминали детские рисунки – такие же примитивистские, красочные и чувственные. Кроме того, он был терпелив и не жалел времени на детей, а это обязательное качество для хорошего отца. Вадим часами мог говорить с детьми о происхождении Вселенной, о загробной жизни и смысле гравитации, о том, откуда что берется в жизни, и то, как он это делал – ласково и вдумчиво, – трогало меня до глубины души. Он отдавался родительству целиком, особенно с девочками и особенно когда они были еще совсем малышками. И если подумать, с нашей Ванессой это тоже всегда было так.